Рэй Брэдбери - Пропавший марсианский город
Он щелкнул шестью переключателями.
Машина превратилась в нечто среднее между автомобилем, реактивным самолетом, локомотивом, планером и ракетой.
Она мчалась, выпускала пар, грохотала, парила, летела. Навстречу устремлялись машины. Появлялись неясные очертания локомотивов. Шли на таран реактивные самолеты. С ревом неслись ракеты.
И за три часа этого шумного веселья разбились вдребезги двести машин, столкнулись двадцать поездов, разлетелись на куски десять планеров, взорвались сорок ракет, и он отдал свою грешную душу на этом празднике независимости от смерти, как межпланетный корабль, летящий со скоростью триста двадцать тысяч километров в час, врезающийся в железный метеорит и в фейерверке искр отправляющийся в ад.
В общей сложности за этот небольшой промежуток времени он умирал и оживал, должно быть, немногим менее пятисот раз.
Когда все закончилось, он по-прежнему сидел в машине, руки не касались руля, ноги - педалей.
Просидев так с полчаса, он начал смеяться. Откинув голову, он издавал боевые кличи. Затем вылез из машины,
встряхивая головой, пьяный как никогда, на самом деле пьяный, и он знал, что так будет вечно и он больше никогда не притронется к спиртному.
- Я наказан, - думал он, - наконец-то я действительно наказан. Мне на самом деле причинили боль, настоящую боль, и не один раз, и я больше никогда не захочу этого, не захочу смерти, оскорблений, ран и даже простой обиды. Благослови, Боже, гений человека, изобретателя таких машин, которые позволяют избавиться от вины и, наконец, освободиться от того, что омрачает жизнь и лежит камнем на душе. Спасибо тебе, город, спасибо, старый утешитель нуждающихся в утешении душ. Спасибо. Как мне отсюда выйти?
Плавно раскрылись двери.
Он увидел поджидавшую его жену.
- А, вот и ты, - сказала она, - и все еще пьян.
- Нет, - ответил он. - Мертв.
- Пьян.
- Мертв,- повторил он, - наконец-то я действительно мертв. Что означает - свободен. Ты мне больше не нужна, мертвая Мэг, Мэгги, Мэгган. Ты тоже свободна, как птица в небе. Иди найди себе кого-нибудь другого, девочка. Иди уничтожай. Я все тебе прощаю, потому что я наконец простил самого себя. Я больше не христианин. Я - как тот подстреленный олень, который, погибнув, обрел наконец возможность жить. Идите, и последуйте моему примеру, леди. Вот сюда. Понеси наказание и ты обретешь свободу. Всего хорошего, Мэг. Счастливо. Прощай.
И он пошел прочь.
- Куда это ты направился? - закричала она.
- Я иду к жизни, к самой сути жизни, и я в конце концов обрел счастье.
- Вернись! - крикнула она.
- Нельзя остановить души умерших. Они бродят по Вселенной, бездумные, как заигравшиеся дети.
- Харпвелл! - истошно завопила она. - Харпвелл! Он вспрыгнул на движущуюся дорожку.
И она понесла его. Он смеялся до тех пор, пока по щекам не потекли слезы, а она уносила его все дальше и дальше от воплей, криков и стонов этой женщины.
- Как ее звали? Да какая разница, она осталась там, позади.
Он доехал до ворот, вышел из города и пошел вдоль канала, направляясь в этот прекрасный день в сторону далеких городов.
Он шел, напевая все старые мелодии, которые помнил с шестилетнего возраста.
* * *
Это был храм. Нет, не храм.
Дверь за Уайлдером захлопнулась. Он стоял в темноте в ожидании чего-то неизведанного. Крыша, если только там была крыша, терялась в бесконечности.
Пол, если только там был пол, напоминал черную твердь, лежащую под ногами.
И затем появились звезды. Как в ту ночь в далеком детстве, когда отец в первый раз взял его за город, и они поднялись на гору, где электрическое освещение не могло затмить мерцание звезд Вселенной, и в темноте сияли тысячи, нет, десятки тысяч, миллиарды звезд. Все они, яркие, равнодушные, были непохожи друг на друга. Уже тогда он знал: им все равно. Дышу я или нет, жив или мертв, эти глаза, которые смотрят отовсюду, останутся равнодушными. И он схватил отца за руку и вцепился в нее изо всех сил, словно боялся упасть в эту бездну.
Сейчас, в этом здании, он был полон пережитого тогда страха и былого ощущения красоты, былого молчаливого плача по человечеству. Звезды наполнили его жалостью к маленьким людям, затерянным в необъятных просторах Вселенной.
А затем…
Под его ногами появилось космическое пространство и вспыхнули еще миллиарды звезд.
Он был словно муха, оказавшаяся между двумя огромными линзами телескопа. Он ходил по космосу. Он стоял на прозрачном подвижном глазе, и вокруг него, как в зимнюю ночь, под ногами и над головой, везде были звезды.
И все-таки это был храм, собор, в котором хранилось множество различных святынь из разных уголков Вселенной; здесь - святыня туманности Конской головы, там - галактики Ориона, там - Андромеды, которая как Бог своим суровым взглядом пронзала в этой темной ночи его душу и прикалывала ее, трепещущую, к его спине.
Бог отовсюду неотрывно смотрел на него немигающими, лишенными век глазами.
И он, жалкий червяк, вернул взгляд и слегка вздрогнул.
Он ждал. И из пустоты выплыла планета. Она напоминала созревший осенний плод. Она крушилась и проплывала под его ногами.
А он стоял над этим далеким миром, где трава была зеленой, а деревья - высокими и пышными, где воздух был чист, где река, сверкающая на солнце и кишащая рыбой, напоминала реки его детства.
Он знал, что очень долго путешествовал, чтобы обрести этот мир. Позади была ракета. Позади были сто лет полета, сна, ожидания, и вот сейчас перед ним была награда.
- Мой? - спросил он эти обыкновенное небо, обыкновенную траву, обыкновенный поток вод, журчавший на мелководье.
И услышал непроизнесенный ответ:
- Твой!
Твой, и не нужны долгие путешествия и скука, не нужны девяносто девять лет полета от Земли, сон в ракете, внутривенное питание, ночные кошмары о потерянной, пропавшей Земле, мучения, боль, пробы и ошибки, неудачи и гибель. Не нужны волнения и страх. Не нужны потоки слез. Твой. Твой.
Но Уайлдер не протянул руки, чтобы принять этот мир.
И солнце потускнело в чужом небе.
И планета уплыла у него из-под ног.
Выплыл другой мир, прекраснее первого. И тоже закружился, готовый принять его. И здесь были зеленые поля, на вершинах гор лежали шапки тающих снегов, на далеких полях созревал странный урожай, на краю каждого поля стояли косы, ожидающие, что он возьмет их в руки и будет косить, и будет жить так, как хочет, как сможет.
- Твой, - ветер коснулся волосков в его ухе и шепотом повторил, - твой.
Но Уайлдер, даже не покачав головой, отступил назад. Он не сказал "нет". Он просто это подумал. И в полях пожелтела трава. И горы рухнули.
И песок речного дна превратился в пыль.
