Михаил Ардышев - Живее всех живых (сборник)
Назад. Что ж меня туда тянет, к этим столам-простыням? Нет, ну какой сон, а! О-о-оп, прямо в форточку. Конечно в форточку, это и окном-то назвать нельзя. Всё-таки, какая здесь темень, хоть глаз выколи. А мы вот так. Ррраз, и всё видно.
Тьфу ты. Ноги торчат из-под простыней. Понятно, морг. К чему бы это? Как проснусь, надо сонник посмотреть. И почему мне так хочется заглянуть под эту простынь? Не под ту, ту или во-он ту, а именно под эту? Ну и загляну, что мне стоит.
А-а-а-а! Нет! Я не такая старая и страшная. Всё, просыпаемся. Просыпаемся, просыпаемся. Про-сы-па-ем-ся.
– Бабушка.
Что?! Кто?! Кто меня зовёт? Нет, не может быть!
– Бабушка, ты не спишь.
Леночка, внучечка, зайчик ты мой. Как я по тебе скучала! Какая ты… яркая, прямо солнце.
– Бабушка, ты не спишь, ты умерла.
Как умерла? Я сплю, всего лишь сплю, а ты мне снишься. Сейчас проснусь, и всё кончится. Дай на тебя посмотреть.
– Ты не проснёшься. Ты же видела себя под простынёй. Ты умерла, ударилась головой и умерла.
Помню. Я падаю. Больно. Всё, дальше ничего.
Нет… Нет, нет, нет! Этого не может быть. Прочь отсюда. На воздух. В ночь. И выше, выше, выше, к звёздам.
– Бабушка. Мы теперь всегда будем вместе.
Яркий шар висит рядом. Одно только лицо, детское лицо, такое до боли знакомое.
Нет, я не верю. Нет! А-а-а-а-а…
5
Я проснулся. Инга ещё спала. Светлые волосы разбросаны по подушке, губы приоткрыты. Интересно, снится ей что-нибудь сейчас?
Бесшумно встав с кровати, я прошёл в ванную, включил свет и облокотился о раковину. Из зеркала смотрело лицо двадцатидевятилетнего парня. Нет, в таком возрасте говорят уже «мужчины». Я повернул голову вправо, влево, рассматривая себя в профиль. Волосы русые прямые, глаза карие, нос… а что нос? – нос на месте. Я усмехнулся, под такую ориентировку полиция может задержать половину мужского населения страны, более-менее подходящего по возрасту.
Что Инга во мне нашла? Однажды она проговорилась, что у меня волевой подбородок. Я подвигал скулой, потрогал. Щетина – проклятье всего мужского рода независимо от наличия воли у своего носителя – присутствовала и требовала решительных действий. Я взял с полки баллончик с пеной, выдавил на ладошку белый невесомый шарик. А ведь это Инга приучила меня пользоваться станком – призналась, что это так сексуально. Живя у родителей, я пользовался отцовской электрической бритвой.
Бритьё подходило к концу, когда из комнаты донеслось:
– Серёжа.
– Я в ванной.
– Иди ко мне.
Я быстро вытерся полотенцем, вышел из ванной. В полутьме добрался до кровати, лёг на бок, лицом к жене. Она тоже лежала на боку и смотрела на меня. Наши глаза были близко, сантиметрах в двадцати.
– Давай полежим. Просто полежим, – тихо сказала Инга.
– Давай, – согласился я.
– Знаешь, мне сон снился. Странный такой.
– Сны всегда странные.
– Нет, не всегда. А этот… – Инга задумалась.
– Просто расскажи всё по порядку, – предложил я.
– Хорошо.
Инга перевернулась на спину. Глядя в потолок, начала рассказывать:
– Я стою одна на поляне в лесу. Нет, не в лесу. Дорожки асфальтовые, клумбы, деревья, трава подстрижена… Это городской парк. Точно. Полумрак, но всё видно. Непонятно, день или ночь. Солнца точно нет. Вокруг меня летают шары. Яркие такие, как маленькие солнышки. Как шаровые молнии, только больше. Размером с большой воздушный шарик. Их много, они везде. И музыка играет, словно ручей журчит, словно детский смех.
Я представил себе эту сцену, пожал плечами.
– И что здесь странного?
– Я с ними разговаривала. – Жена посмотрела на меня. – Как с детьми. Я была как воспитательница в детском саду, выведшая детишек на прогулку. И эти шары вели себя точно как дети. Носились, играли, смеялись. Разве не странно? Я вот думаю, почему шары, почему именно такой образ?
– Инга, может, не надо? – спросил я с тревогой. Но она спокойно продолжала рассуждать:
– Не бойся, Серёжа, я в порядке. Допустим, вчерашние события сильно меня взволновали, я была под впечатлением. И мне должно было присниться что-то, связанное с детьми. Наверняка что-то страшное. И проснулась бы я вся в слезах. Но этот сон… Понимаешь, Серёжа, в нем всё не так. Неправильно. Мне трудно объяснить, но эти дети-шары… Я не чувствовала их тепла, они как неживые. Ты знаешь моё отношение к детям. А здесь – ничего, глухая стена. Разговариваю с ними, а в душе пустота, сердце молчит, никаких эмоций. Странно ведь?
Я молчал. Я был потрясён: табу нарушено, мы говорили о детях. И больше всего потрясало спокойствие жены, её холодная рассудительность. Мне действительно стало страшно.
Захотелось сменить тему, и я предложил:
– Любимая, давай сегодня сходим куда-нибудь. В три закрытие конференции и после я совершенно свободен. Куда хочешь – ресторан, кино, концерт?
Инга придвинулась ко мне, обняла и зашептала мне в ухо:
– Любимый, своди меня на концерт. Я вчера в городе афиши видела – Бритни Спирс в Н-ске.
– Она же такая старая!
– Ну и что, мне нравятся её ранние песни.
– Хорошо, хорошо. Как скажешь.
Она отстранилась, посмотрела мне в глаза, улыбнулась и приникла ко мне губами. Я был награждён поцелуем, в конце которого Инга оказалась внизу, а её руки начали стаскивать с меня майку.
В перерыве между последним пленарным заседанием и закрытием конференции я решил смотаться за билетами.
Институтский концертный зал был самым большим в городе. Что и понятно, наукоград строился ещё при Советском Союзе со всей подобающей инфраструктурой. Другой конец города, пять остановок на автобусе, но я пошёл пешком. Погода стояла просто на загляденье, настоящее лето. В Томске во второй половине мая возможно всякое, вплоть до заморозков и «временного снежного покрова». Здесь же понималось – всё, настоящее лето, безоговорочно и безвозвратно. Я шёл по проспекту, главному и единственному в Н-ске, закинув пиджак за плечо, и беззаботно взирая на витрины, людей, заполнивших по причине хорошей погоды улицы городка. В этот обеденный час народу было как никогда много. Мамаши с колясками облепили скамейки, тинэйджеры в странном одеянии, согласно только им ведомой моде, сбились в кучки и самозабвенно плевали на всех и вся вокруг, старушки там же, на скамейках рядом с мамашами, осуждающе обсуждали тинэйджеров…
Рядом с кассой подозрительно никого не было. Таблички «билетов нет» также не наблюдалось, и я с надеждой постучал в окошко.
– Что стучите, билетов нет, – обиженно ответила кассирша. Как будто мои способности читать её мысли не подвергались никакому сомненью.
