Николай Надоумов - Зови меня Алиса
— Каждый день?!
— Нет, как обычно. Мы в теплице месяц ещё наблюдали — ничуть не быстрее.
— Значит, можно будет не опасаться гигантских белочек?
Алиса усмехнулась:
— Да, ген ускоренного роста не должен передаваться через семена. Надо каждый раз зародыш шишки обрабатывать. За первый год кедр вырастет, как за сто лет. Но не будет давать ни шишек, ни пыльцы. А когда перезимует, он станет обычным. То есть, не совсем обычным, мы для опыта взяли высокоурожайный сорт. В среднем полторы тысячи шишек с дерева. И шишка крупная.
Я прикинул в уме. Крупная шишка — размером со стакан. Полторы тыщи, крупных, это… мешков 7–8. С одного дерева. Сдуреть! Тут за семь кулей другой раз семь гектар обстукивать приходилось…
— Ого… А если короеды нападут в первый год? В коре и в хвое ведь этот ген будет? Разведутся потом гигантские короеды, или гусеницы, всю тайгу сожрут.
— Не сожрут. Ген на гигантизм не влияет, только на скорость роста и фотосинтеза. А гусеницы и так всё время… питаются.
— Говоря по-нашему, вы вывели очередной ГэМэО…
— Гено-модифицированный организм? Да. Так и есть. В наше время, считай, весь мир на ГМО перешёл. Кроме нас, наверное.
— Почему?
— Долго объяснять. В общем, есть корпорация, владеющая банком семян и мировой монополией на все эти ГМО. Они продают по всему миру посевной материал, патентованный, якобы сверхурожайные и сверхустойчивые сорта. И ещё бесплатно распространяют как гуманитарную помощь. В Африке, в Азии… Кто один год это ГМО посадит — на другой снова их клиент, потому что семена в урожае — невсхожие. Там встроен ген, который убивает зародыш. В регионах где ГМО давно в ходу, рождаемость упала почти до нуля. Эффект проявляется во втором поколении. А у нас как всегда, нашлось слишком много посредников для этого дела. И всё завязло. Как и с чипизацией.
— С чем, с чем?
— С чипизацией. По всему миру вместо кредиток подкожные чипы ставят. Сначала собакам ставили, чтоб не терялись, а потом людям. И человека всегда могут по спутнику отследить. Только многие, верующие например, или начальники всякие, себе чипы ставить не хотят. И в городке у нас чипы не поставили, деньги-то куда-то ушли, говорят. А за свой счёт никто не захотел. Потому что через чип тебя могут контролировать. Как робота.
— Как-то мрачно у вас там всё. Ничуть не лучше, чем у нас.
— Хуже… — сказала Алиса. — Гораздо хуже. Вообще — амбец. Вот поэтому меня и отправили в прошлое. Чтобы скорректировать реальность.
Вот и рухнуло светлое будущее. Не было его. Я сидел, как мешком пришибленный. Но только сейчас, на фоне этой дикой тоски до меня вдруг дошло. Дошло то, что надо было понять сразу. Если Алиса попала бы туда, куда должна была попасть, не стало бы и того прошлого, которое я знал. Не было бы Великой Отечественной, окружений сорок первого, Сталинградской битвы, Курской дуги и штурма Берлина. Или было бы, но совсем по-другому. Я вдруг осознал, что мне очень дорога память о прошлом, и жаль с ней расставаться. Пусть не погибнут двадцать семь миллионов наших, и многие миллионы прочих. Но… ведь они уже когда-то погибли. А вдруг в новой реальности не будет меня? Ни меня, ни моих родителей, ни детей? Вот не встретится дед-фронтовик с бабушкой, и что тогда? Куда денется весь этот мир, миллиарды людей, родившихся после войны? Исчезнут вмиг? И я исчезну?
— Ты прямо бледный стал, — сказала Алиса. — Я понимаю, о чём ты подумал. Мне про это кое-что объясняли. Если теория множественности потоков верна, то эффект бабочки должен изменить глобальный хронопоток, затронув ограниченное число личностей. Политических и военных лидеров, в основном. Большинство локальных потоков мало изменятся, следуя в русле основного, даже если основной круто повернет. Основная масса людей ведь просто живёт своей жизнью, независимо от того, что делается в стране. То есть большинство просто ничего не заметит. Индейцы в Амазонии, например. Или африканцы.
— Да шут сними, с индейцами! Их никто не знает, они никого не знают. А у нас война была! Там же столько жизней перемолото!
— Значит, не будет перемолото. Скорее всего, часть людей действительно ждёт другая судьба. Многие вдовы не станут вдовами, не выйдут снова замуж, и кто-то из их детей не родится. Кто-то не встретит свою половину на фронте. Кто-то поедет не на фронт, а на стройку… Но для многих всё останется по-прежнему.
— Ты говоришь так спокойно, будто ставишь опыты на микробах…
— Я уже поставила опыт. На себе. С тобой ведь пока ничего не случилось? Эх, Алиса, Алиса… Я поглядел в окно. Двор вроде был прежним. Я вроде бы пока не исчез.
— А что теперь ты собираешься делать?
— Пока не знаю, — сказала Алиса, вздохнув. — Переброс был в одну сторону. О возвращении речи не было. Даже в случае, если бы эффект бабочки в том времени дал импульс в нужном направлении. А теперь — и подавно. Так что придется мне скрыться, где-нибудь в лесу. А ты мне будешь приносить еду.
— Сейчас ещё холодно…
— Я закаленная. И простуды не боюсь. Куплю палатку.
— Тебя должны будут как-то вытащить отсюда, — сказал я, не слишком уверенно. — Надо только знак подать, понятный кому надо, но не слишком заметный. Засветиться на соревнованиях, или в фильме каком-нибудь. Или проектную литературу проштудировать. Там должны проявиться подсказки, понятные только тебе. Насчёт точки возврата.
— Я читала про Проект. Только со мной — не та ситуация… — Алиса замолчала, и вдруг хитро прищурившись, сказала: — А ведь ты любишь её.
— Кого?!
— Алису. Ты говоришь со мной, а видишь Алису из будущего. Тебе хочется, чтобы я была ею.
— Так ты ведь и есть — Алиса из будущего!
— А ты знаешь, что означает — Алиса? На сленге временщиков это хронавт-камикадзе. С билетом в один конец.
— А кто же ты на самом деле?
— Алиса и есть. Да ещё и попавшая не туда, куда надо. Я тоже ждала, что Алиса к нам придёт. И мечтала побывать с ней в том будущем. Я представляла себя Юлькой Грибковой. Знаешь такого персонажа? А теперь я сама — Алиса.
Я, надо сказать, был готов к подобному. Наивно ведь надеяться на то, что книжка станет стопроцентной явью. Но мне действительно почему-то хотелось находить в Алисе сходство с книжным персонажем.
— Странно, — сказал я. — Получается, Алиса так навсегда и останется девочкой из будущего. Даже для вас, через сто с лишним лет.
— Почему — через сто?! Двадцать три минус одиннадцать — сколько?
Вот это был удар посильнее предыдущих.
Она ведь сразу так и сказала — двадцать третий. А я-то вообразил… Она — почти что современница. Сейчас она ещё скажет, что звать её Эльвира, или Прасковья, и что ей уже за сорок. А правда, сколько на самом деле ей лет? Бывают ведь такие мелкие и худенькие женщины, которые и в сорок выглядят как пятиклашки.
