Роман Караваев - Недалеко от Земли
Вокруг по-прежнему сидели его друзья-пилоты, молчаливо внимая очередному оратору, который, размахивая в запале руками, что-то горячо втолковывал окружающим. Это был кто-то из вакуумных физиков, кажется, Гена Запашный, и он наконец завершил длинный период и в упор уставился на испытателей. До Кобыша, кое-как прорвавшегося сквозь упругую пленку, отделявшую его от внешнего мира, долетел обрывок финальной фразы:
– ...интересно, что по этому поводу думают наши первопроходцы?
Испытатели переглянулись.
– Без комментариев! – сказал кряжистый сибиряк Женя Седых. – У нас не было времени поразмышлять на эту тему. Карантин и всё такое... Мы еще не готовы. Извините.
Испытатели синхронно кивнули. Даже Вивьен Тараоки, еще не принимавшая участия в полетах.
Во множестве глаз, устремленных на них, последовательно отразились сначала изумление, потом недоумение, а затем разочарование.
Ли опять запустил пальцы в шевелюру, задумчиво посмотрел на Седых, тряхнул головой, шумно выдохнул и, наконец, произнес:
– Ну что ж, нет так нет. Хотя, я надеюсь, что в самом ближайшем будущем услышу от вас что-нибудь стоящее.
Испытатели опять синхронно кивнули.
– Итак, – Ли оглядел присутствующих, – пока из внятно прозвучавших предположений есть только два – внезапно появившийся потолок дальности, возможно, зависящий от конструктивных особенностей ПП, и наличие некоего барьера в пространстве, не укладывающегося в существующие физические представления. Плюс некий биологический фактор, плюс феномен возврата корабля в точку старта...
– Эффект зеркального отражения, – обронил кто-то из физиков.
– Очень даже может быть, – продолжил Ли. – Поскольку никаких других версий пока не слышно, а отчет на Землю надо отправлять хоть с какими-то соображениями, предлагаю всем поразмыслить над имеющейся информацией, а завтра в это же время собраться вновь и обсудить содержание отчета. И наметить план работ в соответствии с открывшимися обстоятельствами. Какие-нибудь замечания или пожелания есть?.. Вижу, что нет. Тогда, дамы и господа, за работу.
* * *Кобыш с Тернером вошли в каюту, которую они делили на двоих, и молча сели. Дмитрий – на откидную койку, а Брюс – на легкий пластиковый стул, исполненный как одно целое с маленьким рабочим столиком. Они были напарниками почти полгода и научились понимать друг друга с полуслова. Взаимная приязнь при знакомстве вскоре переросла в настоящую искреннюю дружбу. Они как бы дополняли друг друга, словно братья-близнецы, неразрывно связанные между собой таинством появления на свет.
Но сейчас оба чувствовали какую-то скованность, неопределенный дискомфорт, будто появилась некая трещина, отделившая их друг от друга. Некая условность, которую оба пытались преодолеть, пока еще не преодолели и внутренне стыдились этого.
Наконец Кобыш оторвал затылок от стены, выпрямился и, неловко усмехнувшись, сказал:
– Давай-ка, Брюс, расскажи мне про свои странности.
Тернер удивленно вскинулся, посмотрел в совершенно спокойные, без примеси иронии, глаза товарища и пробормотал:
– Заметно? Ты откуда знаешь?
– От верблюда. Знаю... – Кобыш помедлил. – Знаю, потому что сам такой.
– Почему я первый должен? – состорожничал американец. – Ты и начинай.
– Потому что я первый спросил! – рявкнул полковник. – Потому что пора уже исповедоваться. Сколько можно над собой издеваться? Или ты решил, что ты один такой? – он перевел дух и сбавил тон. – Мы все теперь, братец, меченые. Все, кто летал к барьеру. Так что, давай, выкладывай. Я тебе тоже много чего расскажу.
И Брюса прорвало. То, что в нем накапливалось больше недели, то, в чем он боялся признаться самому себе, то, что он, как теперь выяснилось, безуспешно пытался скрыть от напарника и от друзей-испытателей, выхлестнуло из него наружу. Он выговаривался неистово, как будто избавлялся от чудовищного тайного порока, не дававшего ему спокойно жить, мешавшего нормальному общению с друзьями, отравлявшего каждый его день сознанием того, что он уже не прежний калифорнийский парень Брюс, добившийся в жизни того, чего хотел, а кто-то невозможно другой. Пугающе другой. Совсем как герои столь любимых им фантастических боевиков, в которых вселялись чужие. А было всё так.
На второй день пребывания в карантинном отсеке, когда они уже прошли все мыслимые обследования и тесты, выявляющие адекватность реакций, расслабились и мирно трепались за обеденным столом, его вдруг перевернуло. Перевернуло в том смысле, что он увидел себя со стороны. Вернее, даже не себя, а их обоих сидящих друг напротив друга. Причем не изнутри, а как бы снаружи карантинного отсека. Он был одновременно и за столом, и наблюдателем извне, который с любопытством взирал на пару пилотов, старательно убивающих время. Потом поле восприятия скачком расширилось, и он увидел весь объем Базы. Каким-то внутренним зрением. Без разбегания глаз. «Нет, ты представь, – горячился Брюс, – я ощущал внутри себя всё и всех сразу. Где они, что делают, каждое движение каждого человека, алгоритм программ, работающих в компьютерах, действия механизмов, прислуживающих людей». Это было захватывающе. И вместе с тем очень страшно. Потому что необъяснимо. Картинка снова поплыла и расширилась. База висела над голубым шаром Земли. Поодаль кружила Луна. Как при замедленной съемке. Скачок. Он увидел всю Солнечную систему. И мерцающую сферу вокруг нее. Тогда он испугался по-настоящему. И всё вернулось на свои места. «Это было жутко, Дим. Нет, не так. Не жутко, а до бескрайней степени неприятно. Брезгливо-неприятно. Так можно высказать? Да?.. Примерно так же чувствуешь себя, когда идешь осенью по лесу и вдруг тебе на лицо вылипает паутина. А ты ее до этого не видел и даже не сознал, что она где-то здесь, рядом. А она начинает с противным таким треском прерываться. Еле услышным треском. На грани восприятия. Но если ты не любишь пауков, то треск этот внутри тебя звучит очень громко, потому что тебе мгновенно начинает казаться, что жуткий такой паук сейчас забежит своими жуткими мохнатыми лапами тебе за шиворот. Прямо по лицу забежит. И тебя всего поддергивает изнутри. Вот у меня были примерно такие же ощущения. В голове при каждом уширении поля восприятия как будто хлопались целые сети паутин, и мне наказалось, на мгновение наказалось, но, заверь, этого было достаточно, что в мозг ко мне наползает, шурша лапами, совершенно гнусный паук. Или нет – вцепляясь псевдоподиями, наползает гнусная желеобразная амеба. Это был кошмар». Потом, конечно, подобные ощущения ушли, и он о них постарался забыть, но время от времени, вспоминая о первом шоке, он содрогался всем телом. «На коже заявлялись мурашки величиной с овцу». А спустя неделю он всё же освоился с новыми своими возможностями и теперь может вызывать это состояние в любое время.
