Николай Чадович - Враг за Гималаями
Короче говоря, это был человек без биографии. Живая загадка. Укор болтунам и ротозеям.
В связи с отсутствием прямых и неоспоримых сведений приходилось полагаться на косвенные.
Возраст Горемыкина на глаз определили в сорок пять – пятьдесят лет (мужчины давали больше, женщины меньше). В его арийском происхождении выразил сомнение только эксперт-почерковед Шиллер, заявивший, что одно из пропавших колен Израилевых, а именно потомки Симеона, сплошь состояло именно из таких вот сероглазых и поджарых шатенов.
Манера завязывать галстук и привычка носить на лацкане пиджака значок с патриотической символикой могли свидетельствовать о причастности Горемыкина к комсомольской работе, а завидная выправка и четкая речь выдавали в нем бывшего военного.
Специфическая форма ушей указывала на пристрастие к спортивным единоборствам, а литературные, исторические и мифологические аллюзии, частенько уснащавшие речь, – на известную интеллигентность.
Впрочем, одна незначительная на первый взгляд деталь – загадочная татуировка у основания большого пальца правой руки – ставила под сомнение все вышеуказанные предположения. По одной версии, это был символ наивысшего положения в тюремном мире, по другой – масонский знак.
Таким образом, какое-нибудь конкретное мнение о Горемыкине так и не успело сложиться.
Сразу после назначения на должность, когда от нового начальника ждали неизбежных в таком случае кадровых перетрясок и служебных репрессий, он заранее прослыл деспотом и самодуром. Впоследствии, когда ничего этого не случилось, и за сотрудниками отдела были сохранены все их маленькие привилегии, включая ежечасные чаепития, постоянные перекуры и некоторое пренебрежение к вопросам бдительности, Горемыкина стали заглазно укорять в либерализме и излишней мягкости.
Воистину на каждый чих не наздравствуешься и всем одинаково мил не будешь.
В чем Горемыкина уж точно нельзя было упрекнуть, так это в излишнем самомнении или, иначе говоря, в амбициозности. Он не пытался разъяснять следователям тонкости Уголовно-процессуального кодекса, и не преподавал экспертам правила проведения эксгумации, а в основном ограничивался общими указаниями, передаваемыми к тому же через заместителей, или незаменимую Людочку.
И вообще, его личное общение с подчиненными было сведено до минимума, как при дворе китайских императоров. Вот почему вызов к начальнику отдела, да еще в столь раннее время, был событием экстраординарным.
– Как здоровье? – поинтересовался Горемыкин после того, как Донцов доложил о своем прибытии и пожал протянутую через стол начальственную руку.
«Кто – то уже успел настучать», – подумал Донцов и с напускной бодростью ответил:
– В порядке.
– Не жалуетесь, значит… – произнес начальник с неопределенной интонацией.
– Кое-какие жалобы, конечно, есть, – замялся Донцов. – Вот собираюсь через недельку на обследование лечь.
– В наш госпиталь?
– Еще не знаю… – Дабы избегнуть испытывающего взгляда начальника, Донцов покосился на развешанные в простенках благодарственные дипломы и почетные грамоты. – Вряд ли в нашем госпитале имеется специалист нужного профиля.
Начальник тактично не стал уточнять специализацию врача, в услугах которого нуждался Донцов, хотя мог бы, наверное, пошутить насчет психиатра или нарколога. Вместо этого он задумчиво повторил:
– Через недельку, значит…
– Именно, – подтвердил Донцов.
– А почему, скажем, не завтра? Здоровьем пренебрегать не стоит.
– Дела надо закончить, как положено.
– Сколько их у вас?
– Пять. Но три уже почти готовы. Дождусь результатов экспертизы, возьму несколько объяснений, и можно нести на подпись прокурору.
– Я полагаю, что ваши дела может закончить и кто-нибудь другой. Цимбаларь, например. – Начальник полистал перекидной календарь, словно бы искал какую-то памятную отметку. – А вам мы пока поручим одно совсем простенькое дельце. За неделю как раз и управитесь. А потом отдыхайте на здоровье. В смысле ложитесь на обследование.
Начальник, как всегда, говорил благожелательно-ровным тоном, и в его ясных глазах нельзя было прочесть ничего такого, что могло бы посеять в собеседнике даже тень сомнения.
Впитывая и регистрируя абсолютно все, эти глаза ничего не пропускали обратно, во внешний мир. «Прямо не глаза, а какие-то полупроводниковые диоды», – подумал Донцов.
Сразу напрашивалось и следующее сравнение – обладатель этих глаз не человек, а замаскированный под человека робот. Недаром ведь говорят, что Горемыкин, при желании, способен обмануть даже полиграф, то бишь детектор лжи. Конечно, машина с машиной всегда сговорятся.
– Почему вы молчите? – Начальник опустил взор на полированную столешницу, в которой его лик отражался как в зеркале. – Вас что-то не устраивает?
– Даже не знаю, что и ответить… Озадачили вы меня, товарищ полковник.
Донцов, разумеется, понимал, что в предложении Горемыкина таится какой-то подвох (с каких это пор начальники, ратуя о здоровье подчиненных, стали разгружать их от служебных дел?).
Но вот только какой?
Неужели на него хотят свалить верный «висяк», который не то что за неделю, но и за год не раскроешь? Да только зачем? Мальчиков для битья в отделе и так хватает. Или начальник надеется, что прокурор, учитывая болезнь следователя, согласится продлить заведомо просроченное дело? Ну прямо чудеса какие-то.
То ли Горемыкин почуял сомнения Донцова, то ли был заранее готов к ним, но его следующий словесный пассаж был исполнен уже несколько в ином духе:
– Дело действительно простое. Тут никакого подвоха нет. Простое и в то же время неординарное. Кондакову, к примеру, я его поручить не могу. Опыт у него, несомненно, есть, да кругозор узок. Еще надорвется. У Цимбаларя, наоборот, кругозор широк, даже чересчур, но опыта не хватает. Может дров наломать. А вы подходите по всем статьям… Тем более что на вас поступила персональная заявка, – последнюю фразу Горемыкин произнес с нажимом.
– Я что-то не понимаю. Какая заявка? – удивился Донцов. – Разве мы уже по вызову работаем? Как гостиничные проститутки?
– Потом поймете… – Начальник еле заметно поморщился. – Хочу только напомнить, что вы сами напросились в наш отдел, мотивируя это тем, что заурядные дела типа пьяных драк и самоубийств на почве ревности вам изрядно поднадоели. Не так ли? Вот и получайте незаурядное дело.
Просьба такая действительно когда-то имела место, но была высказана в устной форме и без свидетелей человеку, который умел держать язык за зубами. Горемыкин, по идее, знать о ней не мог. Но ведь знал же!
