Филип Фармер - Многоярусный мир: Создатель Вселенных. Врата мироздания. Личный космос. За стенами Терры.
Ночью Роберт спал на куче травы в большом дупле дерева. Это было одно из тысяч таких дупел в деревьях особой породы, предлагавших всем желающим свое естественное пристанище. Вольф, не залеживаясь в постели по утрам, вставал перед рассветом и наблюдал, как прибывает солнце.
«Прибывает» — более подходящее слово, чем «восходит», ибо солнце, безусловно, не всходило. По другую сторону моря находился огромный горный кряж, настолько обширный, что казался Вольфу бесконечным. Солнце всегда выходило из-за горы, стоя уже высоко. Оно следовало прямо через зеленое небо и не тонуло, а исчезало, уходя за другой конец горного кряжа.
Час спустя появлялась луна. Она тоже появлялась из-за горы, проплывала на том же уровне по небесам и ускользала с другой стороны горы. Каждую вторую ночь в течение часа шел сильный дождь.
Вольф тогда обычно просыпался, потому что воздух становился немного холоднее. Он зарывался в листья и дрожал, пытаясь уснуть.
С каждой последующей ночью он находил, что сделать это становится все трудней. Он думал о своем собственном мире, об имевшихся там друзьях, работе, развлечениях и жене. Что поделывала теперь Бренда? Она, несомненно, горевала. Хотя она и бывала порой злой, скверной и скулящей, она его любила. Его исчезновение будет для нее ударом и потерей. О ней, однако, хорошо позаботятся. Бренда всегда настаивала на том, чтобы он вносил за страховку больше, чем мог себе позволить, это не раз приводило к ссорам между ними. Затем ему пришло в голову, что она долгое время не получит ни цента, если не представит доказательства его смерти. И все же, ожидая, когда его объявят по закону умершим, она могла прожить на соцобеспечении. Это будет означать резкое понижение уровня жизни, но окажется волне достаточно, чтобы поддержать ее.
Вольф, разумеется, не имел ни малейшего намерения возвращаться. Он вновь обретал юность. Хотя он хорошо питался, но терял вес, а его мускулы становились все сильней и тверже. У него появилась пружинистость в ногах и чувство радости, потерянное где-то в двадцать с небольшим. На седьмое утро он потер лысину и открыл, что она покрылась легкой щетиной. На десятое утро он проснулся с болью в деснах.
Он потирал распухшую челюсть и гадал, предстоит ли ему заболеть. Он и позабыл о существовании такого понятия, как болезнь, потому что сам был здесь крайне здоров, и никто из пляжников, как он их называл, казалось, никогда не болел. Десны продолжали изводить его всю неделю, после чего он принялся пить естественно перебродившую жидкость в пунш-орехе. Эти плоды росли большими скоплениями высоко на вершине стройного дерева с короткими, хрупкими лиловыми ветвями и желтыми листьями. Когда дубленую кожуру ореха вскрывали острым камнем, он выделял запах винного пунша. По вкусу плод напоминал дыню с тоником и примесью вишневой настойки и действовал, как стаканчик текилы. Он отлично помог, убивая и боль в деснах, и вызываемое ею раздражение.
Спустя девять дней после того, как у него впервые возникли затруднения с деснами, сквозь них начали резаться десять крошечных белых зубов. Более того, золотые пломбы в других выталкивались возвращением естественного материала. Его плешивая прежде голова покрылась густой порослью.
И это еще не все. Плаванье, бег и лазание по деревьям растопили весь жир. Выступавшие старческие вены снова утонули под гладкой твердой плотью. Он мог бегать на длинные дистанции, не запыхавшись, не чувствуя себя так, словно его сердце вот-вот лопнет. Все это приводило его в восторг, но и заставляло размышлять о том, почему или как это произошло.
Он спросил нескольких пляжников об их кажущейся всеобщей юности. У них был один ответ: «Такова воля Властелина».
Сперва он подумал, что они говорят о Творце, и это показалось ему странным. Насколько он мог судить, у них не существовало никакой религии и уж, разумеется, никаких организованных церемоний, ритуалов, таинств.
— Кто такой Властелин? — спрашивал он.
Он предположил, что неправильно понял слово «Ванакс», что оно могло иметь слегка иное значение, чем то, которое находишь у Гомера.
Ипсевас, зебрилла, самый умный из всех, кого он здесь встретил, ответил так:
— Он живет на вершине мира, за пределами Океаноса. — Ипсевас показал вверх через море на горный кряж.
— Властелин живет в прекрасном и неприступном дворце на вершине мира. Именно он — тот, кто создал этот мир и создал нас. Бывало, он часто спускался повеселиться с нами. Мы поступаем, как говорит Властелин, и играем с ним. Но мы всегда испытываем страх. Если он рассердится или будет недоволен, то, вероятно, убьет нас. Или хуже.
Вольф улыбнулся и кивнул. Так, значит, Ипсевас и другие имели не более разумное объяснение происхождения или функционирования своего мира, чем люди Земли. Но у пляжников было то, что отсутствовало на Земле. У них существовало единообразие мнений.
Все, кого он спрашивал, давали ему тот же ответ, что и зебрилла.
— Такова воля Властелина. Он создал мир, он создал нас.
— Откуда ты знаешь? — спросил Вольф. Задавая этот вопрос, он не ожидал чего-нибудь большего, чем слышал бы на Земле. Но ему преподнесли сюрприз.
— О, — ответила русалка Пайява, — так нам рассказывал Властелин. Кроме того, мать мне тоже рассказывала. А ей следовало бы знать. Властелин создал ее тело. Она помнит, когда он сделал это, хотя это было давно-предавно.
— В самом деле? — переспросил Вольф.
Он гадал, не морочит ли она ему голову, и думал также, что было бы трудно с ней расквитаться, сделав то же самое.
— И где же твоя мать? Я хотел бы с ней поговорить.
Пайява махнула рукой на запад.
— Где-то там.
«Где-то» могло означать тысячи миль, потому что он понятия не имел, как далеко простирался пляж.
— А насколько давно? — поинтересовался Вольф. Пайява наморщила свой прекрасный лоб и поджала губы.
«Очень заманчивые, — подумал Вольф. — И это тело!» Возвращение юности приносило с собой сильное ощущение зова тела, пола. Пайява улыбнулась ему и сказала:
— Ты таки проявляешь интерес ко мне, не правда ли?
Он покраснел и ушел бы прочь, но хотел получить ответ на свой вопрос.
— Сколько лет прошло с тех пор, как ты видела свою мать? — снова спросил он.
Пайява не могла ответить. Слова «год» не было в ее словаре.
Он пожал плечами и быстро ушел, исчезнув за колоритной растительностью у пляжа. Она кричала ему вслед сперва лукаво, а потом сердито, когда стало очевидным, что он не собирается возвращаться. Она сделала несколько уничижительных замечаний о нем, сравнивая с другими мужчинами. Роберт с ней не спорил — это было бы ниже его достоинства, и, кроме того, сказанное было правдой. Хотя его тело быстро возвращало себе молодость и силу, оно все еще проигрывало в сравнении с окружавшими его почти совершенными образчиками.
