Кир Булычев - Жертва вторжения (сборник)
– От усов?
– С любого места.
Удалов задумался. Задание было бы невыполнимым, если бы не одна тонкость, вспомнившаяся Корнелию: выходя по утрам из «Мерседеса» у здания «Гуслярнеустройбанка», занимавшего бывшую детскую музыкальную школу имени Римского-Корсакова (он проходил некогда в этих краях морскую практику и за это соорудил крепкое двухэтажное здание на свои кровные деньги), господин Усищев, прежде чем приступить к своим обязанностям, заходил в парикмахерскую № 1, расположенную в соседнем доме, и брился с одеколоном «Кристиан-бруталь» у старого мастера Терзибашьянца.
– Иди отдыхай, набирайся сил перед акцией, – посоветовал Минц.
Но Удалову не хотелось отдыхать. К себе-то он пошел, но не спать, а думать: вот, к примеру, удастся им узнать, что в предыдущем рождении товарищ Усищев был Иваном Грозным. А дальше что? Обнародовать? Или в Москву писать? А из Москвы возьмут и ответят: «Срочно направляйте. Нужен Родине!»
На следующий день в 10.25 Удалов без стука вбежал в лабораторию профессора.
Вбежав, он раскрыл ладонь. На ней лежала парикмахерская бумажная салфетка, в которой содержалось немного подсохшей пены со щетиной.
Минц, занятый подготовкой визита к Усищеву, спросил:
– Ошибки быть не могло?
– Наблюдал из угла, – ответил Удалов. – Лично подобрал в бумажку.
– Ну тогда иди на улицу гуляй, а я попытаюсь узнать, с кем мы имеем дело.
Удалов погулял по соседству, дошел до музея, вернулся, посидел на скамеечке и тут услышал голос друга:
– Сколько времени?
– Половина третьего.
– Я почти догадался! – крикнул профессор.
– Так из каких он будет?
– Не могу сказать. Слишком страшно.
– Неужели Гитлер?
– Интереснее… Но и страшнее.
– А что делать будем? – Удалов не был трусом, но тут его охватила предстартовая дрожь.
– Если не боишься, пойдем со мной, – предложил Минц.
– Пошли.
Через минуту вышел Минц со своим толстым портфелем. Он шутил, что возьмет его с собой, когда поедет за Нобелевской премией.
По дороге Удалов несколько раз пытался выпытать у профессора, что за тайну тот несет в себе, но профессор был загадочен, задумчив и печален.
– Ужасно! – повторял он время от времени. – Ужасно!
Мурашки пробегали по телу Удалова.
Они так решительно подошли к «Гуслярнеустройбанку», что люберецкие молодцы, которые охраняли вход, еле успели скрестить перед пришельцами автоматы.
Удалов в удивлении посмотрел на фасад.
Фасад школы был такой же, как прежде, только профиль Римского-Корсакова сбили, а вместо него поместили профиль Усищева. Подпись же пока оставили старую: «Великий русский композитор».
– Нам к товарищу Усищеву, – строго сказал Минц.
Люберецкие потому и приехали на охрану Усищева, что не знали никого в Гусляре. Неужели в городе нашелся бы житель, который осмелился остановить, не пустить Минца и Удалова? Не было такого жителя…
– Гуляй, папаша, – сказал охранник.
Возмущенный Минц, которого никогда еще не встречали так в Гусляре, рассердился и хлопнул хама портфелем по руке. Автомат упал, а второй охранник развернулся, чтобы прошить очередью двух старых хулиганов.
К счастью, тут на шум распахнулось окно на втором этаже, выглянула усатая рожа главного разбойника и сказала:
– Отставить пальбу! Пропустить ко мне глубокоуважаемых товарищей ветеранов, моих дорогих избирателей. А вот ты, Василий, считай себя уволенным. Если любой старый еврей может у тебя автомат вышибить – твое место на кладбище…
– Шеф, я же не ожидал!
– Тогда твое место на помойке, – сказал Усищев и выстрелил в своего охранника со второго этажа. Охранник упал бездыханным, и его алая кровь оросила автомат, а также ботинки Удалова, который кинулся внутрь музыкальной школы.
Потрясенные случившимся, старики поднялись на второй этаж. Усищев их не встретил, но они узнали, что он всегда сидит в голубой гостиной, в классе арф. Большинство арф уникальной работы было уже продано им в Бангладеш, но одна – правда, без струн – осталась для интеллигентного антуража.
Толстый, гладкий, усатый, тонкорукий Усищев сидел за столом, уставленным его коллекцией – изображениями обнаженных девушек работы советских фарфоровых заводов.
Присесть гостям Усищев не предложил, но Минц, уже преодолев потрясение, подошел к столу, поставил на угол портфель и сказал:
– У нас к вам, товарищ Усищев, важная проблема, которая касается вашего происхождения.
– Мое происхождение не обсуждаем! – вдруг испугался Усищев.
– Вы меня неправильно поняли, – сказал Минц. – Мы знаем, что такая выдающаяся личность, как вы, уже жила на свете…
И он популярно изложил завтрашнему диктатору Великого Гусляра теорию перерождения душ. О перерождении душ диктатор раньше не слышал, и если бы не солидность профессора Минца, он бы в нее не поверил. Но когда Минц произнес:
– Может, среди ваших предшественников и Наполеон попадется, – Усищев клюнул на это заявление, расплылся и спросил:
– А что, можно уточнить?
– Это непросто, – ответил Минц.
– Сколько просите за Наполеона? – спросил Усищев.
– Аппаратура зарубежная, настройка тонкая…
– Сто баксов? – спросил Усищев.
– Послушайте, Усищев, – рассердился Минц, – мы с вами не на базаре. Какие могут быть сто баксов, если вы получите с завтрашнего дня право писать на табличке: «Бывший Наполеон, а ныне товарищ Усищев»?
– Ладно, можно и без товарища, – смирился Усищев. – А сколько?
– Завтра Всероссийское телевидение сообщит: «Городом Великий Гусляр с недавнего времени руководит новый Наполеон». Как вы думаете, не появятся ли здесь руководители некоторых партий с предложением вам баллотироваться в президенты?
– Да ладно! – отмахнулся Усищев. Его руки, неловко приделанные к тугому телу, были тонкими и ломкими, а пальцы – словно когтистыми.
– Так что обойдется это вам в двенадцать тысяч долларов чеком на швейцарский банк, а также по новой квартире нам с Удаловым, как только вас изберут всеобщим благодетелем.
– Не пойдет!
Начался торг. Он продолжался минут десять. Минц и Усищев вспотели. Спорили они искренне, отчаянно, а Удалову все хотелось крикнуть: «Лев Христофорович, да обдурит он вас, по глазам видно! Посмотрите в эти черные точечки! Ни копейки не даст!»
Наконец сошлись на трех тысячах и двух квартирах.
Минц вынул из портфеля и расставил на столе приборы. Усищев смотрел со смешанным чувством страха и надежды. Ему хотелось быть Наполеоном, но он опасался подвоха и боялся, не слишком ли много обещал заплатить за сомнительную тайну.
Середину стола занял черный шар. Ближе к себе Минц поставил конус, обратив его острым концом к Усищеву, а экранчиком к себе.
