Говард Лавкрафт - Комната с заколоченными ставнями
Далее в письме следовали банальные общие места и сетования по поводу цен, которые слегка позабавили Эбнера сейчас эти более чем полувековой давности цифры казались просто смехотворными. Составленное еще в ту пору, когда Лютер Уэтли был молодым неженатым человеком, письмо было подписано неизвестным доселе Эбнеру именем "кузен Эрайя". Хотя все эти сведения о Маршах ничуть не приблизили Эбнера к разгадке семейной тайны, он чувствовал, что содержание только что прочитанного им письма могло бы объяснить ему многое, если не все, обладай он ключевой информацией о своей таинственной родне. Но как раз ее-то и не было у Эбнера, а были только разрозненные ее частицы.
Но если Лютер Уэтли поверил во всю эту дребедень, то как он мог много лет спустя позволить своей дочери отправиться в Иннсмут в гости к Маршам? Нет, тут было что-то не то.
Он просмотрел другие бумаги счета, расписки, открытки, скучнейшие письма с описаниями поездок в Бостон, Ньюберипорт и Кингспорт и наконец дошел до другого письма от кузена Эрайи, написанного, судя по дате, вскоре после первого, с содержанием которого только что ознакомился Эбнер. Эти два письма разделяли десять дней, и за этот срок Лютер вполне мог дать ответ.
Эбнер с нетерпением достал письмо из конверта.
Первая страница содержала рассказ о свадьбе одной из родственниц Эрайи, скорее всего его родной сестры. На второй Эбнер нашел пространные рассуждения о перспективах торговли в Ост-Индии и небольшой абзац, посвященный новой книге Уитмена очевидно, Уолта, а вот текст на третьей странице явно был ответом на гипотетическое письмо деда Лютера:
"Ну ладно, Лютер, допустим, что антипатия к Маршам вызвана расовыми предрассудками. В конце концов, я знаю, как люди относятся порою к представителям чуждой им расы. К сожалению, это имеет место, но это можно объяснить обычным недостатком образования. Однако Марши это совершенно особый случай. Во всяком случае, я ума не приложу, что за раса могла придать потомкам Абеда столь странный облик. Аборигены Ост-Индии из тех, с кем мне довелось сталкиваться, имеют примерно те же черты лица, что и мы, и отличаются от нас только цветом кожи: она у них бронзового оттенка. Правда, однажды я видел туземца, внешностью своей очень напоминавшего детей Марша, но он никоим образом не был типичным представителем своей расы, и его сторонились и матросы, и местные портовые грузчики. Сейчас я уже не помню точно, где это было кажется, на Понапе.
Эти Марши тут надо отдать им должное держались очень дружно. Общались они только между собой или с семьями, которые оказались в таком же положении изгоев, что и они. Сказать по правде, хоть их и было немного, страху они нагоняли на весь город. Да и опасаться-то было чего. Вот, например, как-то раз один из членов городского управления выступил было против них и очень скоро после этого утонул в заливе. Не думаю, что это простая случайность. Хотя город часто сотрясали и куда более зловещие происшествия, я все же возьму на себя смелость заявить, что именно те, кто не скрывал своей неприязни к Маршам, в основном и становились жертвами этих злодеяний.
Впрочем, я догадываюсь, что твои холодный аналитический ум не приемлет всего вышеизложенного, а посему не стану более утомлять тебя своими рассуждениями".
На этом текст послания совершенно неожиданно обрывался. Тщательно просмотрев всю остальную связку писем, Эбнер с разочарованием обнаружил в них полное отсутствие какой-либо информации о Маршах и иже с ними: видимо, досужие измышления об этом странном семействе изрядно надоели Лютеру Уэтли, и он в одном из своих писем ясно дал понять это. Даже в молодости дед отличался суровостью и непреклонностью, отметил про себя Эбнер... В ходе дальнейших поисков ему удалось отыскать еще кое-какие сведения, связанные с иннсмутскими тайнами, но они относились к гораздо более позднему периоду и содержались не в письме, а в газетной вырезке, где приводился довольно путаный репортаж о правительственном мероприятии, имевшем место в 1928 году: тогда были предприняты попытки разрушить Риф Дьявола и взорвать отдельные участки береговой линии, а также были произведены повальные аресты Маршей, Мартинов и прочих им подобных. Но эти события и ранние письма Эрайи были отделены друг от друга десятками лет.
Письма о Маршах Эбнер отложил в карман пиджака, а все остальные сжег в огне костра, который развел на берегу реки. Письма сгорели довольно быстро, но Эбнер еще долго не решался отойти от костра, опасаясь, что его искры могут воспламенить траву, не по сезону сухую и желтую. К щекочущему ноздри дыму костра примешивался другой, уже не столь приятный запах, который, как удалось определить Эбнеру, исходил от гниющей кучи обглоданных рыбьих скелетов остатков пиршества какого-то животного, скорее всего, выдры.
Эбнер отвел взгляд от огня и в задумчивости уставился на громаду старой мельницы. Боже мой, подумал он, да эту развалину пора было снести еще много лет назад. И действительно, древняя эта постройка производила угнетающее впечатление покосившиеся стены, пустые глазницы оконных проемов, осколки стекла на лопастях мельничного колеса... Эбнер вздрогнул и поспешно повернулся к огню.
Пламя костра тихо догорало, сливаясь с вечерним заревом. День близился к концу. Эбнер вернулся в дом, наскоро проглотил свой скудный ужин и, бросив взгляд на очередную кипу неразобранных документов, решил отложить до лучших времен поиски дедовских "записей", о которых говорил Зебулон Уэтли, все эти бумаги уже порядком действовали ему на нервы. Нужно было расслабиться хотя бы на полчаса. Он вышел на веранду и, с наслаждением вдыхая свежий вечерний воздух, залюбовался сгущающимися сумерками.
Оглушаемый привычным неистовым пением лягушек и козодоев, он почувствовал вдруг сильнейшую усталость. Вернувшись в дом, он разделся и лег в постель, но сон упорно не шел к нему. Сквозь распахнутое окно в комнату не проникало ни малейшего дуновения ночного воздуха, который не успел еще остыть после знойного дня. Но не только духота не давала покоя Эбнеру его слух терзали неведомые доселе звуки; и если вопли жителей лесов и болот, которые он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, буквально врывались в его мозг, то таинственные звуки старого дома вползали в его сознание крадучись, тихой сапой. Поначалу ему почудились только степенные скрипы и потрескивания массивного деревянного дома, которые в чем-то даже гармонировали с наступившей темнотой. Потом он стал различать отрывистые шаркающие звуки, напоминавшие возню крыс под полом. Наверняка это и были крысы, решил Эбнер на старой мельнице их было предостаточно, и в этих приглушенных и доносившихся как будто откуда-то издали звуках не было ничего сверхъестественного. А затем ему померещился звон разбитого стекла этот нехарактерный для необитаемого дома звук сопровождался привычным уже скрипом старого дерева. Эбнеру показалось, что стеклянный звон исходил из комнаты над мельничным колесом; впрочем, в этом у него не было твердой уверенности. Усмехнувшись про себя, он с удовлетворением констатировал, что с его появлением здесь разрушение дедовского дома заметно ускорилось и он, Эбнер Уэтли, явился фактически катализатором этого процесса. В какой-то степени это было даже забавно получалось, что он в точности исполняет волю усопшего Лютера Уэтли, не предпринимая для того решительно никаких действий. И с этой мыслью он обрел наконец-то долгожданный сон.
