Александр Казанцев - Пылающий остров
Шаманша наклонилась к Бакову, кажется понимала его.
— Полечу на шитике на небо, — горячо продолжал Баков. — Хочешь, Таимба, возьму тебя с собой на утреннюю звезду?
Шаманша смотрела на Бакова совсем синими испуганными глазами.
В чуме стояла мертвая тишина. Кленов потерял дар слова от возмущения. Но Баков не оглядывался на него. Он старался разгадать черты скрытого шалью лица.
И вдруг шаманша стала медленно оседать, потом скорчилась и упала на шкуру. Вцепившись в нее зубами, она принялась кататься по земле. Из ее горла вырывались клокочущие звуки — не то рыдания, не то непонятные, неведомые слова.
— Ай, баё, баё! — закричал тонким голосом старик Хурхангырь. — Что наделал, баё! Нехорошо делал, баё. Очень нехорошо… Иди, скорей иди, баё, отсюда. Священная звезда, а ты говорил плохо…
— Разве можно задевать их верования, профессор! Что вы наделали! — сокрушался Кленов.
Ученые поспешно вышли из чума. С непривычной быстротой бросился Лючеткан за оленями.
Трудно найти более миролюбивых людей, чем тунгусские лесные охотники, но Баков теперь их не узнавал. Ученые уезжали из стойбища, провожаемые угрюмыми, враждебными взглядами.
— Я не могу понять, как вы с вашим большим и добрым сердцем могли так жестоко поступить, — едва сдерживая себя, говорил Кленов.
— Батенька мой! Мы на пороге великого открытия! Если бы мне понадобилось не только напугать старуху, но и самому умереть от разрыва сердца, я бы все равно пошел на это.
Баков всегда был таков.
В Петербурге его недолюбливали за то, что он не скрывал своих симпатий и антипатий, что называется — рубил с плеча, и во взглядах и суждениях своих был невоздержан.
— Вам нужно беречь свое больное сердце для действительно крупных научных открытий, которые ждут вас не в тайге, а в лаборатории Холмстеда! — возвысил голос Кленов.
— Дорогой мой, надо видеть связь между высказыванием Энгельса, характером взрыва в тайге и реакцией Таимбы! — сказал Баков.
Кленов не ответил. Он мысленно проклинал охранку, которая довела крупного ученого до теперешнего состояния.
Погода испортилась. Резко похолодало. Выпал снег.
За весь путь до Подкаменной Тунгуски ученые не сказали ни слова.
Шитик Бакова ждал его. Он решил отпустить тунгуса с оленями и продолжать путь по реке.
Лючеткан распрощался с русскими и уехал в свое стойбище.
— Садитесь на весла, — предложил профессор Кленову. — Это должно вас успокоить.
Не говоря ни слова, они сели в шитик и молчали до того самого момента, когда, почти достигнув противоположного берега, услышали за спиной один за другим два выстрела.
Оглянувшись, они заметили на берегу подпрыгивающую фигуру тунгуса, размахивающего двустволкой. Рядом с ним виднелся сохатый.
Ни минуты не колеблясь, повинуясь общему молчаливому решению, Баков и Кленов развернули шитик и стали грести обратно к берегу, где ждал тунгус.
Шитик с разбегу почти наполовину выскочил на камни.
— Баё, баё! — закричал тунгус. — Скорее, баё! Времени бирда хок. Совсем нету. Шаманша помирает. Велела тебя привести. Что-то говорить хочет.
Ученые понимающе посмотрели друг на Друга.
Баков когда-то слышал, что лоси бегают по восемьдесят верст в час. Но ощущать это самому, судорожно держась за нарты, чтобы не вылететь, видеть проносящиеся, слитые в мутную стену пожелтевшие лиственницы, щуриться от летящего в глаза снега… Нет! Ощущения этой необыкновенной гонки он не мог бы передать.
Тунгус неистовствовал. Он погонял сохатого диким криком и свистом. Комья мокрого снега били в лицо, словно началась пурга. От ураганного ветра прихватывало щеки, как в мороз.
Вот и стойбище. Кленов протирал запорошенные глаза, растерянно щурился.
Толпа тунгусов ждала прибывших. Навстречу им вышел старик Хурхангырь:
— Скорее, скорее, баё! Времени совсем бирда хок! — По щекам его одна за другой катились крупные слезы…
Оба ученых побежали к чуму. Женщины расступились перед ними.
В чуме было темно. Посередине на высоком ложе с трудом угадывалось чье-то огромное тело.
Баков схватил Кленова за руку. Он смутно видел, скорее мысленно рисовал незнакомые, по-своему красивые черты смолисто-черного лица, странные выпуклости надбровных дуг, строго сжатые губы, тонкий нос. Разглядеть все это было нельзя. Баков полез в карман за спичками. Но Кленов остановил его.
— Неужели умерла? — тихо спросил Баков.
Кленов наклонился, стал слушать сердце.
— Не бьется, — испуганно сказал он. Потом стал выслушивать снова. — У нее сердце… в правой стороне! — отпрянув, прошептал он.
— Я этому не удивляюсь, — сказал Баков и скрестил на груди руки.
Безмолвный, погруженный в свои мысли, стоял он над умирающей неведомой женщиной.
Вокруг толпились старухи. Одна из них подошла к Бакову:
— Баё, она уже не будет говорить. Помирать будет. Передать велела. Лететь на красную звезду будешь, обязательно с собой возьми Таимбу… И вот еще передать велела… для шитика твоего… — И старуха протянула Бакову небольшой предмет, с виду просто кусок металла.
Баков взял его и почувствовал, как руку потянуло книзу. Даже самородок золота не был бы таким тяжелым.
Старушка заплакала.
Ученые тихо вышли из чума. Они уже ничем не могли помочь умирающей.
Глава IV
БЕГСТВО
— Ходи-ходи мало, тихо… Тут кустах лодка будет…
Баков едва слышал шепот проводника. Приходилось сжимать зубы, чтобы не застонать. Знакомая одуряющая боль шла от сердца, отдавалась в лопатках. Онемела левая рука. Только люди с больным сердцем знают, что зубная боль не самая мучительная. Но Баков не мог, не имел права стонать.
— Мало-мало тише, однако. Ходи змеей, пожалуйста.
Холодный пот выступил у Бакова на лбу. Теперь бы полежать здесь, в кустах. Может быть, отпустит, пройдет приступ… Но останавливаться нельзя. И Баков, кусая губы, полз.
Под крутым бережком у корейца была спрятана лодка. Он скользнул вниз. Баков лежал на спине и широко открытыми от боли глазами смотрел на черное небо, на котором не было видно ни одной звезды.
«Плохо с сердцем, — думал профессор. — Так много надобно сделать… Трансурановые!. Холмстед будет потрясен. Хоть бы годик еще прожить».
Кэд обматывал тряпками весла. «Ему, по-видимому, не впервые переходить границу. Контрабанду, что ли, носит?. Где его только достал Кленов? Бедняга Иван Алексеевич, волнуется, поди, сейчас».
Баков ощупал в кармане кусок завернутого им для предосторожности в свинец металла. Еще на заимке он сравнил вес куска с самородком золота, найденным им в тайге. Слиток сразу показался Бакову необыкновенно тяжелым, но результаты первого опыта превзошли все ожидания. Неведомый металл был не только тяжелее золота, но и тяжелее урана. Баков определил его атомный вес в 257. А ведь уран имеет всего лишь 238! Когда-то, еще в Петербурге, профессор Баков, анализируя открытие супругами Кюри радия, высказал предположение о существовании на Земле, если не теперь, то в прошлом, элементов тяжелее урана, «трансурановых», которые успели ныне распасться на более легкие элементы, как распадается радий, в конце концов превращаясь в свинец. Баков назвал в своей статье гипотетический элемент, самый тяжелый из трансурановых, радием-дельта.
