Кир Булычев - Заповедник для академиков
— Освободите, пожалуйста, место, — вежливо, но решительно заявил чекист.
— Простите? — послышался скрипучий неприятный голос Александрийского. — К сожалению, не имею чести быть с вами знаком…
Слова Александрийского были неразборчивы, в ответ Алмазов плевался краткими приказами, Лидочка хотела объяснить чекисту, что профессор болен, она ринулась к машине, но поскользнулась и со всего размаха уселась в лужу, а когда поднялась, то увидела, что мимо нее проходит, не глядя по сторонам, Алмазов, ловко и быстро подтягивается, переваливается через задний борт в кузов и весело, громко, перекрывая дождь, кричит:
— А ну, трогай!
* * *Голоса под фанерным кузовом подхватывают крик, машина послушно катится вперед, набирая скорость.
Лидочке надо было кинуться следом и закричать — они наверняка бы остановили машину — ведь забыли ее по недоразумению, от растерянности и страха — еще минута, и должна спохватиться Марта Ильинична. Но Лидочка не кинулась, не закричала, потому что в этот момент увидела человека, который стоял, являя собой вопросительный знак, он опирался обеими руками на трость, согнувшись и натужно кашляя.
Лидочка не сразу сообразила, что это — Александрийский. Стоит под дождем темная человеческая фигура и кашляет, но тут же она поняла: Алмазов попросту вытащил старика из кабины, чтобы освободить место для своей дамы.
— Это вы? — спросила почему-то Лидочка и потом уже побежала за грузовиком, крича: — Стойте! Стойте! Остановитесь немедленно!
Но задние красные огоньки грузовика уже растаяли в ночи, и гул его двигателя слился с шумом дождя.
Лидочка подбежала к Александрийскому — тот перестал кашлять и старался распрямиться.
— Вам плохо?
Тот ответил не сразу, сначала он все же принял почти вертикальное положение.
— А вы что здесь делаете? — спросил он.
— Меня забыли. Как и вас. — Лидочка улыбнулась, как ни странно, обрадованная тем, что она не одна на этой дороге и Александрийскому не так уж плохо, — вот и он улыбнулся.
Александрийский сделал шаг, охнул и сильнее оперся о палку.
— Беда в том, — сказал он медленно и отчетливо, — что, падая из машины, я подвернул ногу. Мне еще этого не хватало.
— Больно? — спросила Лидочка.
— Вот именно что больно, — сказал профессор.
— Я вам помогу дойти.
— Вы здесь впервые?
— Не бойтесь, — сказала Лидочка. Она старалась разговаривать с Александрийским как с маленьким — он был так стар и слаб, что мог упасть и умереть, его нельзя было сердить или расстраивать. — Мы обязательно найдем это Узкое — я думаю, что совсем немного осталось.
— Вы совершенно правы, — сказал Александрийский, — тут уже немного осталось. Но я боюсь, что мне не добраться.
— Это еще почему?
— А потому, что за плотиной начнется подъем к церкви, а я его и раньше одолеть без отдыха не мог. Так что придется вам, дорогая девица, оставить меня здесь на произвол судьбы и, добравшись до санатория, послать мне на помощь одного-двух мужиков покрепче, если таковые найдутся.
— А вы?
— А я подожду. Я привык ждать.
— Хорошо, — догадалась Лидочка. — Если вам трудно идти, то забирайтесь в машину и ждите меня там.
— Это разумная мысль, и в ней есть даже высшая справедливость, — согласился Александрийский. — Если меня выбросил на улицу хозяин этой машины, то она должна дать мне временный приют.
— А что он вам сказал? — спросила Лидочка, поддерживая Александрийского под локоть и помогая дойти до лимузина.
— Он сказал, что я должен уступить место даме. А когда я отказался, сославшись на мои болячки и недуги, он помог мне выйти из машины.
— Это хамство!
— Это принцип современной справедливости. Уважаемый Алексей Максимович сказал как-то: если враг не сдается, его уничтожают. Он, лукавец, очень чутко чувствует перемены в обстановке. Мне не хотелось бы попасть во враги человеку в прорезиненном плаще. Это Дзержинский?
— Что вы говорите? Дзержинский умер!
— Как, по доброй воле? Или его убили соратники?
— А я не сразу поняла, что вы шутите.
Дверцы в лимузин были закрыты. Шофера не видно.
— Эге! — сказала Лидочка. — Кто в домике живой?
— Никакого ответа, — добавил Александрийский, может быть, цитируя «Тома Сойера».
Лидочка потрогала ручку дверцы, ручка была холодной и мокрой. Она чуть-чуть подалась, и затем ее застопорило.
— Эй! — рассердилась Лидочка. — Я уверена, что вы нас видите и слышите. Так что не притворяйтесь. Вы видите, что на улице по недоразумению остался пожилой человек. Он может простудиться. Откройте дверь и впустите его, пока я сбегаю за помощью. Вы меня слышите?
Никакого ответа из машины не последовало.
— Послушайте, — сказала Лидочка. — Если вы сейчас не будете вести себя по-человечески, я возьму камень и стану молотить им по вашему стеклу, пока вы не сдадитесь. Вы не можете быть таким бессердечным, когда человек страдает.
Дверца машины распахнулась резко и неожиданно, словно ее толкнули ногой. Хоть глаза Лидочки давно уже привыкли к темноте, тьма в машине была куда более густой, чем снаружи, и она скорее угадала, чем увидела, что там, скорчившись, сидит закованный в кожу шофер Алмазова, выставив перед собой револьвер.
— А ну, давай отсюда! — заклокотал злой и скорее испуганный, чем решительный, голос из автомобильной утробы. — Долой, долой, долой!
— Да вы что! — закричала Лидочка и осеклась, потому что слабые, но цепкие пальцы Александрийского вцепились ей в рукав и тянули прочь от машины.
— Считаю до трех! — крикнул из машины шофер. Чтобы не свалить Александрийского, Лидочка была вынуждена подчиниться ему и отступить. На секунду мелькнули растопыренные пальцы, которые потянули на себя дверцу машины. Дверца хлопнула, и стало тихо — как будто скорпион сам себя захлопнул в банке и ждет, кто сунет руку, кого можно смертельно ужалить.
— Он сошел с ума, — сказала Лидочка.
— Ничего подобного. Ему страшно, — сказал Александрийский. — Он остался совсем один, и ему кажется, что вокруг враги. А мы с вами хотим захватить государственную секретную машину и умчаться на ней во враждебную Латвию.
— Вы уже промокли?
— Не знаю, пожалуй, пока что только замерз.
— Давайте пойдем отсюда.
— Попытаемся. В любом случае оставаться здесь опасно. В любой момент шофер может открыть огонь по белополякам.
