Роузуотер. Восстание - Томпсон Таде

– Ты рано, – говорит Феми. – Хорошо.

– Доброе утро, мэм.

– Как твой парень?

– Когда я уходила, играл в шахматы с компьютером, – отвечает Аминат. Это неправда, зато отбивает интерес.

Феми фыркает и вручает Аминат защитные очки.

Они в маленькой комнате с кучей мониторов, несколькими лаборантами и прозрачным экраном во всю стену. За экраном – пристегнутый ремнями к креслу мужчина. Кажется, будто он пришел на прием к стоматологу или вот-вот подвергнется шоковой терапии, но вид у него спокойный. Он одет в темно-синее трико и весь обклеен электродами. Вокруг роятся лаборанты: проверяют, настраивают, суетятся. Напротив мужчины стоит огромная машина с цилиндрическим выступом, нацеленным на него так, словно она должна сделать рентгеновский снимок. Задняя часть машины подключена к механизму побольше, а тот в свою очередь подсоединен к горизонтальному металлическому тору, уходящему куда-то вдаль. Людей вокруг него нет, и Аминат не может оценить его высоту.

– Знаешь, зачем я тебя сюда позвала? – спрашивает Феми.

– Это эксперимент по декаплингу? – предполагает Аминат.

– Да. Поскольку он связан с твоей работой, я подумала, что тебе будет интересно это увидеть.

Действительно. На протяжении десятилетий биосферу понемногу захватывал инопланетный вид – микроорганизм, получивший название ascomycetes xenosphericus. Возможно, у него существуют подвиды и вариации, но все их объединяет способность к трансформации и презрение к пределу Хейфлика. О45 выяснил, что эти ксеноформы постепенно захватывают человеческие тела, мимикрируя под их естественные клетки. Происходит это неспешно, и сама Аминат лишь на семь процентов инопланетянка. Она видела подопытных, у которых количество ксеноформ в организме превышало сорок процентов. Ее задача – найти химический способ борьбы с инопланетными клетками. Она знает, что над проблемой работают и другие – эта команда, например. Декаплинг – это теоретически возможное отделение ксеноформ от человеческих тканей. На практике устранить инопланетные клетки пока что не получилось.

Феми указывает Аминат на стул, но, поскольку сама начальница стоит, Аминат отказывается. Она замечает, что помимо фруктового аромата духов Феми других запахов в комнате нет. Даже запаха антисептика. Большой дисплей ведет обратный отсчет от сорока пяти секунд, а лаборанты заканчивают последние приготовления. Аминат косится на Феми, восхищаясь ее кожей, ее осанкой, ее самообладанием. Феми одного с ней роста, но живот у нее потолще, а мышцы не такие накачанные. Это несовершенство как будто делает Феми еще привлекательнее. Аминат знает, что в организме Феми Алаагомеджи всего два процента ксеноформ – один из самых низких показателей, зафиксированных среди взрослых. У новорожденных количество ксеноформ в организме установить невозможно, но под конец первого года жизни оно обычно поднимается до одного процента.

Десять секунд. Звучит сигнал, и лаборанты выбегают из изолированной комнаты, запирая в ней подопытного. Он потеет, хотя дисплей сообщает Аминат, что температура в камере всего двадцать два градуса по Цельсию. Глаза у него широко раскрыты, и Аминат готова поспорить, что если бы она могла прочитать его мысли, оказалось бы, что он спрашивает себя, за каким хреном вообще согласился в этом участвовать.

Когда отсчет доходит до нуля, лампы тускнеют.

– Такого быть не должно, – хмурится Феми. – Там отдельная цепь.

Машина включается беззвучно, однако мужчина морщится. Показатели биометрии начинают безумно колебаться, слишком быстро, чтобы Аминат могла за ними уследить, но лаборанты у мониторов, похоже, встревожены. Подопытный распахивает рот, а вены у него на шее выступают так, словно хотят вырваться на свободу. Он борется с ремнями. И, должно быть, кричит.

– Процесс должен быть болезненным? – спрашивает Аминат.

Феми поворачивается к одному из лаборантов, и тот качает головой:

– Испытания на животных не показывали…

Подопытный… обращается в грязного цвета жижу, которая выплескивается из ремней и растекается по полу. Брызги попадают на экран, и Аминат отшатывается. Лаборанты почти синхронно вопят и кривятся. Лишь Феми по-прежнему невозмутима.

– Надеюсь, он подписал все отказы от ответственности, – говорит она. – У нас ведь от этого не может быть рака? Хотя лучше не отвечайте. Зачем я спрашиваю людей, которые только что взорвали мне подопытного?

– Мэм, я не знаю, что случилось и как мы могли потерпеть неудачу, – отзывается один из лаборантов.

– А кто сказал, что вы потерпели неудачу? – интересуется Феми.

– Мэм, но он же погиб.

– Да, но опыт заключался не в этом, верно?

– Я не понимаю.

Феми вздыхает.

– Иди в камеру, голова ямсовая, и возьми пробу тканей. Проверь ткани на наличие ксеноформ. Если их там нет – опыт удался. Я что, одна тут не сплю?

– Но подопытный погиб, мэм.

– Детали, детали, – говорит Феми. – Аминат, ты завтракала?

Середина утра в Роузуотере. После того что случилось с подопытным, аппетита у Аминат нет, а вот Феми, похоже, умирает от голода, и поэтому они уходят из Министерства сельского хозяйства и на поезде, едущем против часовой стрелки, отправляются на юг города, мимо северного ганглия, в гораздо менее благополучный район Она-око, где она знает небольшую буку [3]. У хозяина буки, Барри, в яремной ямке у основания шеи расположился третий глаз – копия левого. Большую часть времени он закрыт и сомкнутые веки склеены коркой. Порой глаз плачет, а когда Барри на чем-то сосредотачивается – распахивается.

– Я никогда не спрашивала, видит ли он этим глазом, – говорит Феми, прежде чем снова набить рот рисом и додо [4]. – Не представляю, как он может быть функциональным.

Аминат никак это не комментирует. Она из вежливости гоняет еду по тарелке. Кажется, плантан, пошедший на ее додо, был перезревшим. Когда Барри подходит к ним, ей кажется, что на нее смотрит немигающий глаз Бога, и от этого ей неуютно. Ей вообще всегда неуютно рядом с перестроенными, как будто они – игрушки или эксперименты чужих. Разумеется, они делают это с собой сами, разрезая и формируя собственную плоть накануне Открытия, а потом подвергаясь воздействию целебных ксеноформ, исторгнутых биокуполом. Аминат задается вопросом, обязательно ли Полыни делать их вот такими, ведь она способна проанализировать генетический материал и использовать его в качестве точного чертежа. Но каждому свое. Бука расположилась на втором этаже трехэтажного петеси [5], и, поскольку рельеф в Она-око по большей части ровный, из окна виден купол. Этим утром он тускло-лазурного цвета, и по его поверхности разбросаны темные пятна. Быть может, если бы он ежедневно не менял цвет, люди перестали бы его замечать. Когда живешь рядом с пирамидами Гизы, обращаешь ли ты на них внимание? Если верить радио, наростов на куполе в этом месяце больше, чем в прошлом. Эти шипы – относительно новая его черта.

Скамейки в буке деревянные и неудобные, а само помещение чистое, хоть и едва соответствует санитарным нормам. Воздух насыщен ароматами еды и специй. Телохранители Феми выгнали всех посетителей, заплатив за них, чтобы не возмущались. Теперь все четверо стоят лицами к окнам. Аминат знает, что они создают искажающее поле, чтобы никто не подслушал разговор.

– Аригбеде, ты в порядке? Подробности нужны? – спрашивает Феми.

– Нет, – отвечает Аминат.

– Тебя эксперимент встревожил?

– А вас – нет? – интересуется Аминат.

Феми отпивает воды, потом качает головой.

– Эксперимент – нет. Его исход – да. Немножко. Но у меня и так есть поводы для беспокойства, и некоторые из них пострашнее того, что мы увидели час назад.

– Да, мэм.

– Мне бы хотелось, чтобы ты вела себя со мной менее формально. Не чересчур, но…

Аминат молчит – ей кажется, что так будет лучше всего.