Рик Янси - Бесконечное море
Она такая красивая, просто нереально красивая: лежит в гнездышке из снега, черные волосы поблескивают, как оникс, а лицо безмятежное, словно у древней статуи.
Я понимаю, что наша с ней смерть поможет уменьшить риск для большинства людей. И еще я снова думаю о крысах, о том, как мы с Чашкой, чтобы скоротать нескончаемые часы в отеле, планировали кампанию по их уничтожению. Мы разрабатывали стратегию и тактику, воображали, как будем изматывать их своими атаками. Каждый новый план был нелепее прежнего. Мы обсуждали это, пока Чашка не заливалась истеричным смехом. И тогда я сказала ей те же слова, что говорила Зомби на стрельбище. Этот урок теперь возвращается ко мне. Страх, который сводит убийцу с жертвой, и пуля, которая связывает их, как серебряная пуповина. Теперь я – и убийца и жертва, и сейчас все совершенно иначе. У меня во рту сухо, будто его обработали стерильным воздухом, сердце холодное. Температура настоящей ненависти – абсолютный нуль, моя ненависть глубже океана и шире вселенной.
Так что вовсе не надежда заставляет меня убрать пистолет в кобуру. Это не вера и, уж конечно, не любовь.
Это ненависть.
Ненависть и гранула мертвого рекрута, которая все еще лежит у меня за щекой.
10
Я поднимаю Чашку. Ее голова падает мне на плечо. Бегу между деревьями. Над головой грохочет «блэкхоук». Другие два отделились: один пошел на восток, второй – на запад. Отрезают пути отхода. Тонкие ветки прогибаются. Снег хлещет по лицу. Чашка практически ничего не весит, она не намного тяжелее, чем ее одежда.
Выскакиваю из леса на дорогу, и одновременно с севера заходит вертолет. Поток воздуха развевает мои волосы. Железная стрекоза зависает над нами, а мы замираем посреди дороги. Все. Дальше бежать некуда.
Опускаю Чашку на асфальт. «Блэкхоук» так близко, что я вижу черный визор пилота, открытую дверь и группу людей внутри. Я знаю, что нахожусь на пересечении полудюжины прицелов. Я и маленькая девочка, которая лежит у моих ног. Каждая прошедшая секунда означает, что я сумела ее пережить, и с каждой такой секундой увеличивается вероятность, что я переживу следующую. Может быть, еще не слишком поздно для меня и для Чашки. Пока еще есть время.
Я не свечусь зеленым светом в их окулярах. Я – одна из них. Должно быть так, верно?
Я снимаю винтовку с плеча и просовываю палец в спусковую скобу.
II
Чистка
11
Едва я научилась ходить, отец меня спрашивал: «Кэсси, хочешь полетать?»
И я тянула руки вверх: «Ты шутишь, старина? Конечно, я чертовски хочу летать!»
Он хватал меня за талию и подбрасывал в воздух. Моя голова запрокидывалась, я, как ракета, взмывала в небо. В то мгновение, которое тянулось тысячу лет, мне казалось, что я буду так мчаться до самых звезд. Я вопила от радости и жуткого страха, как кричат на русских горках, и пыталась ухватиться пальцами за облака.
«Лети, Кэсси, лети!»
Моему брату тоже было знакомо это чувство полета. И лучше, чем мне, потому что его воспоминания были более свежими, чем мои. Даже после Прибытия отец «забрасывал его на орбиту». Я видела, как он делал это в лагере «Погребальная яма». А через несколько дней прибыл Вош и убил его, лежащего в грязи.
«Сэм, мой мальчик, хочешь полетать?»
Задавая этот вопрос, отец понижал голос и говорил басом, как какой-нибудь хитрый делец в старые добрые времена, хотя путешествие, которое он предлагал, было бесплатным… и бесценным. Отец был страховочным фалом, который не давал Сэмми – и мне – улететь в пустоту космоса, а теперь он сам стал пустотой.
Я ждала, когда Сэм спросит меня об отце. Это самый легкий способ сообщить страшную новость. И самый низкий. Но брат не стал спрашивать.
– Папа умер, – сказал он мне.
Маленький комочек под горой одеял. На меня смотрели карие глаза, большие, круглые и пустые, как у мишки, которого он прижимал к щеке.
«Мишки Тедди для детей, – сказал мне Сэм в первую ночь в отеле „Ад“. – Я теперь солдат».
На соседней с ним кровати зарылся в одеяла и мрачно глядит на меня еще один маленький вояка – семилетняя девочка, которую зовут Чашка. У нее чудесное, будто у куколки, личико и безумные глаза. Эта малышка не спит с мягкими игрушками. Она спит с винтовкой.
Добро пожаловать в эру постчеловека.
– О Сэм… – Я бросила свой пост у окна и присела на кровать рядом с коконом из одеял. – Сэмми, я не знала, как…
Он сильно бьет меня в щеку кулаком размером с яблоко. Я не ожидала, что он это сделает, то есть меня застали врасплох его слова, а вот теперь – удар. В глазах вспыхивают яркие звезды. Я даже на секунду испугалась, что у меня отслоилась сетчатка.
«Хорошо, – думаю я, потирая скулу, – ты это заслужила».
– Почему ты позволила ему умереть? – требовательно спрашивает Сэмми.
Он не плачет и не переходит на крик. Он говорит тихо, и голос его дрожит от закипающей злости.
– Я не позволяла, Сэм.
Отец, истекая кровью, ползет по грязи.
«Куда ты, папа?»
Над ним стоит Вош и наблюдает. Так маленький садист серьезно и с удовлетворением изучает муху, которой только что оторвал крылья.
– Врежь ей еще раз.
Это сказала Чашка со своей кровати.
– Заткнись, ты! – прорычал Сэмми.
– Это не моя вина, – прошептала я и обняла одной рукой мишку.
– Он был слабым, – заявила Чашка. – Вот что случается, когда становишься…
Сэм за две секунды оказался на ней верхом. Потом я видела только мелькающие кулаки и ноги в облаках пыли от старых одеял.
Господи, на той кровати лежала винтовка!
Я отбросила Чашку в сторону и обхватила Сэмми. Я прижимала его к груди, он размахивал кулачками, пинал воздух, плевался, скрежетал зубами. А Чашка по-всякому его обзывала и грозилась, что порвет зубами, если он еще хоть раз ее тронет. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бен, в своей дурацкой желтой толстовке.
– Все нормально! – заорала я, перекрикивая визг Сэмми и Чашки. – Все под контролем!
– Чашка! Наггетс! Встать! – скомандовал Бен.
Дети, как только услышали приказ, сразу замолчали. Как будто кто-то щелкнул выключателем. Сэм обмяк у меня в руках, а Чашка переметнулась к спинке кровати и скрестила руки на груди.
– Это она начала, – сказал Сэм и надул губы.
– А я уж начал подумывать о том, что пора нарисовать на крыше большой красный крест, – произнес Бен, убирая пистолет в кобуру. – Спасибо, ребята, что избавили меня от этой необходимости. Ну а пока Рингер не вернется, Чашке лучше занять койку в моем номере, – улыбнулся он мне.
– Отлично! – воскликнула Чашка.
Она промаршировала к двери, потом развернулась на пятках, бросилась к своей кровати, схватила винтовку и дернула Бена за руку:
– Идем, Зомби.
– Я сейчас, – мягко ответил он. – Дамбо на посту, займи его кровать.
– Теперь она будет моя. Пока, придурки, – не удержалась Чашка, которая считала, что последний выстрел должен остаться за ней.
– Сама ты дура! – крикнул Сэмми ей вслед.
Дверь легко захлопнулась с отрывистым, характерным для всех гостиничных дверей щелчком.
– Дура, – повторил Сэмми.
Бен посмотрел на меня и приподнял правую бровь:
– Что с твоим лицом?
– Ничего.
– Я ее ударил, – признался Сэмми.
– Ты ее ударил?
– За то, что она позволила умереть моему папе.
И в этот момент Сэм уже не смог сдержаться. Он не бросился на меня с кулаками, он расплакался. Следующее, что я помню, – Бен опустился на колени, а мой младший брат плакал у него на руках.
– Эй, все хорошо, солдат. Все будет хорошо, – говорил Бен.
Он гладил Сэмми по коротким волосам и все повторял дурацкое прозвище, которое дали моему брату в лагере. Я никак не могла привыкнуть, что он подстрижен ежиком, без буйной копны на голове я его просто не узнавала.
Наггетс, Наггетс.
Я понимала, как это глупо, но мне не давало покоя то, что у всех ребят были вымышленные имена, а у меня – нет. Я бы выбрала для себя Дефианс.[4]
Бен взял Сэмми на руки и усадил его на кровать. Потом он подобрал с пола игрушечного медведя и устроил его на подушке. Сэм скинул мишку на пол. Бен снова его поднял.
– Ты правда хочешь комиссовать Тедди? – спросил он.
– Его зовут не Тедди.
– Рядовой мишка, – попробовал пошутить Бен.
– Просто мишка, и я больше не хочу его видеть! – заявил Сэмми и укрылся с головой одеялом. – А теперь уходи! Все. Все уходите!
Я шагнула к брату, но Бен шикнул на меня и кивнул в сторону двери. Я пошла следом за ним из номера. У окна в конце коридора маячил кто-то большой и неповоротливый. Мальчишка, которого все зовут Кекс. Он не разговаривает, но его молчание не вызывает каких-то жутких ощущений, оно, скорее, похоже на безмолвие горного озера. Бен прислонился спиной к стене. Он прижимал к груди мишку и тяжело дышал, приоткрыв рот. Температура в отеле была ниже нуля, но Бен все равно покрылся испариной. Если он после возни с детьми так выдохся, значит у него реально были проблемы, вероятно, как и у нас всех.
