Журнал «Если» - «Если», 2000 № 09
Мэллар резко замолчал, иссякнув, но лица еще долго не отстранял. Затем снова хихикнул и почти любовно сказал:
— Помилуйте, никто ничем вас не заражал. Это был синаконовый шок, я же вам говорил, он с каждым бывает и потом проходит — абсолютно и полностью. Я же вам говорил. Я же вам говорил, дорогой вы мой, что через воздух костяная чума не передается, вы разве не слышали?
— Но…
— Вы разве не поняли? Вы абсолютно и полностью здоровы.
Если бы Мэллар сказал только «абсолютно» или «полностью», Пилот ему вряд ли поверил, старик не располагал к доверию, но он соединил два слова (хорошо, хоть не вставил между ними подлое словцо «поэтому»), и Пилот поверил ему, безоговорочно, абсолютно и полностью.
Черт возьми, я здоров! Меня никто не заражал. Я не буду валяться окостенелый в ожидании помощи, которая то ли придет, то ли не придет, которая то ли поможет, то ли, ведомая ужасающим индексом девяносто семь, примет единственно правильное решение и заберет вместо меня тюки с драгоценным синаконом, а для меня места не хватит, и мне скажут подожди, а на ожидание времени не останется — всего этого не будет, слава тебе. Господи! — а будет только взыскание, будет только конец карьеры, так хорошо начатой, а теперь вот по воле полусумасшедшего старика с его организмом… Да и черт с ней, с карьерой, я молод, выползу.
Пилот с облегчением выдохнул — хрипло и протяжно; его долгий выдох напоминал вой.
На этом, собственно, все. На этом можно было бы поставить точку, поскольку история, которую хотел рассказать автор, закончилась и переходит в следующую, очень для персонажей важную, но трудную для рассказа. Короткая, в сущности, история, по времени растянутая до следующего утра и состоящая всего лишь из долгого разговора, по истечении которого наши герои навсегда покидают плантацию и Баррак, усаживаются на тележку, которая, безбожно скрипя, поднимется вверх и направится к горизонту — для того, чтобы спустя пять тысяч километров осесть в будущем городе, о котором так мечтал безумный старик Мэллар и который он начнет создавать вместе со своим новым другом Пилотом. Назовут город Мэллария, но название просуществует не более пяти стандартных десятилетий — о нем забудут, едва бессмертный и пораженный всеми болячками организм Мэллара наконец сдастся и окончательно откажет своему хозяину, причем Мэллар, похоже, не станет особенно возражать. Дадут городу и другие имена, в том числе официальные, но все они будут неукоснительно отмирать. В конце концов город останется без имени вообще, и звать его будут поэтому точно так же, как назвали планету первооткрыватели — Париж-Сто. Странное название для планеты, особенно если учесть, что к этому земному городу ни один из первооткрывателей не имел никакого отношения; Симон Шернедес был родом из Бессолнечных миров, Хавио И Зю Да, если судить по имени, пришел вообще откуда-то из Русских Сегментов, да и Малькольм Мэлларовцки, прадед Мэллара, к Земле никакого отношения не имел. Но это будут уже третья, четвертая и пятая, и все последующие истории, напрочь потерявшие связь с первой.
Однако о том, как начинался город, все-таки хочется хоть немного поговорить.
Когда старик первый раз сказал Пилоту о Мэлларии и предложил поучаствовать? Сразу же или после очередной лекции о кольце разума (было что-то там такое еще и про кольцо воли, но это был чистый экспромт, из которого Мэллар ничего путного не запомнил)? Кажется, сразу, потому что помнил удивление на лице Пилота в свете сгущающихся сумерек. Тот, как у него водится, сначала не понял, все про костяную чуму говорил, но для Мэллара костяная чума осталась в далеком прошлом, о котором уже нечего говорить — разве о том, как получше установить связь с Метрополией и пригласить ребят назад, когда они выздоровеют.
Говорили оба, иногда вместе, стараясь друг друга перекричать, но всегда побеждал Мэллар. Ночь упала тяжело, как она падает всегда на Париже-Сто — наступила полная темнота, мгновенно стих ветер, отовсюду раздался короткий вздох, и синакон перестал пахнуть. Пришел другой запах — запах ночи, первобытный, чуждый и пронизывающий, чем-то напоминающий ископаемую слоновую кость, которую недавно выставляли на аукцион, — то же сочетание желтизны, гладкости, старины и огромной ценности. Ченджи назвал ее как-то «ночью из слоновой кости». Падение этой ночи отвлекло их от разговора разве что на секунду.
Пилот называл его планы насчет города полным идиотизмом, в чем, несомненно, был прав — «абсолютно и полностью». Мэллар и сам это понимал, но он считал, что раз кольцо разума оказалось разомкнутым и вся жизнь поэтому построена на полном идиотизме, то еще идиотизм-другой ничему не повредит, а даже и окажется органично встроен в общую систему мироздания. Особенно если это красивый идиотизм. Мэллар подозревал, что вся жизнь его построена на таких вот идиотизмах, что одним из них, точнее, двумя одинаковыми были в свое время его решения омолодиться.
Странной, действительно странной была эта ночь из слоновой кости, почему-то оба очень горячились, что-то очень важное каждый для себя защищали. Почему-то очень важно было Мэллару забрать Пилота с собой, хотя тот мало чем мог помочь — чистая доска, парень из расы табуля, причем эта раса табуля грозила так навсегда расой табулей и остаться — что-то очень несерьезное было в Пилоте, он ни с чем не соглашался, но так легко было его убедить в чем угодно, в самой нелепой нелепице из нелепиц! Это была ночь густого вранья и полной, до оголения, откровенности, которые легко и незаметно переходили друг в друга, так что Мэллар не всегда и понимал, где одно, где другое. Он вдруг взял да и выложил ему весь свой план до мельчайших деталей (а Пилот слушал, изредка с горькой издевкой хмыкая). Потом Пилот, очень гордый своим логическим складом ума, да еще к тому же донельзя уязвленный обманом насчет костяной чумы, раздраконил, весь его план, развалил все мельчайшие детали, с таким трудом сведенные в некое целое. Но Мэллар снова собрал все вместе, теперь уже в другую фигуру, подпустив пару деталей, абсолютно и полностью несусветных, на что Пилот тут же и купился, принявшись их высмеивать со всем жаром молодости. Но на этот раз Мэллар был начеку — в полной темноте он состроил язвительнейшую улыбку и повел атаку по всем фронтам. Собственно, из разговора он мало что помнил теперь, сидя впереди на транспортной тележке и почти засыпая от усталости, да это и не важно — Пилот согласился, все бросил и ушел вслед за ним. И это преисполняло душу Мэллара самыми радужными ожиданиями.
Не было ничего глупее, как пойти без людей, без женщин, без оборудования, без денег и поддержки, хотя бы на уровне начальства какой-нибудь курортной планеты, прийти на пустое место, которое тебе когда-то понравилось, и начать строить город. Но Мэллар задирал голову вверх и вдохновенно закатывал слезящиеся глаза. Он не знал еще, что костяная чума вовсе не ушла в прошлое, что еще не раз и не два будут накатывать эпидемии на хилое поселение, но к тому времени лечение будет найдено и все закончится хорошо — Пилот, правда, помучится и пойдет на пересадку скелета, а потом, много позже, погибнет в пьяной драке за женщину, ему не нужную абсолютно и полностью, — но все это будут мелочи, по сравнению с теми проблемами, которые обрушит Мэллар на себя и своих последователей. И все-таки, и все-таки, и все-таки он построит свой город — вот где будет настоящий идиотизм!
Бедняга Пилот! Нет тебе ни имени в этом рассказе, ни памяти в этом мире. И даже улицы в построенном тобой городе не назовут твоим именем или, на худой конец, хотя бы этим невзрачным словом «Пилот». Ты будешь и исчезнешь, и никто о тебе не вспомнит. Ты горд, ты профессионален, но старый безумец Мэллар угадал правильно — ты чистая доска, навеки обреченная оставаться чистой. Иногда ты будешь ненавидеть Мэллара, иногда презирать, а чаще попросту обижаться и сваливать на него все свои неприятности, но ты все время будешь при деле, и львиная доля задуманных Мэлларом «идиотизмов» будет, в конце концов, реализована благодаря именно и только тебе. И никогда ты не усомнишься, никогда свою жизнь не оглянешь, чтобы посмотреть, правильна ли она — может быть, просто не успеешь, может, если бы дано было тебе хотя бы еще десятилетие, ты и перестал бы быть вечной чистой доской и на тебя обрушился бы весь ужас жизни.
Но все это домыслы, копание в сослагательных наклонениях, потому что сейчас, в конце рассказа, ты медленно проплываешь над неизвестной землей, тебя обуревают тысячи мыслей, напрочь забиваемых одной мыслью-рефреном:
— Какого черта он спросил меня насчет девушки?
Джек Холдеман
Если бы свиньи умели летать…
Телевидение у меня в крови.
Я просто рожден, чтобы освещать новости. Крутые новости. Можно сказать, обжигающие. Чем горячее, тем лучше. Дайте мне классную выездную бригаду, да подвернись какая катастрофа или крушение, вы у меня от ящика не отклеитесь! Можете не сомневаться, я в этом просто супер, и если дело коснется очередной душераздирающей истории, будете хлюпать носами! Уж я сумею за двадцатисекундный репортаж выжать из вас все, до последней слезинки.
