Вл. Гаков - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 21
Выбравшись из гамака, он вышел на плоскую крышу отеля и стал смотреть на фосфоресцирующее сверкание в грядах, уходящих вдаль, частиц других веществ, выпавших вместе с солью в осадок. Он жил в надстройке на крыше десятиэтажного отеля, в единственном защищенном от тепла помещении здания, но отель неумолимо опускался в океанское дно, и от этого в несущих стенах появились широкие трещины, которые вскоре должны были достигнуть крыши. Первый этаж уже ушел в дно совсем. Ко времени, когда уйдет следующий (месяцев через шесть, самое большее), ему придется покинуть этот старый курорт Айдл Энд, и это будет значить, что придется жить в одном домике с Грэйнджером.
Примерно в миле от него раздалось жужжание мотора. Сквозь сумерки Холлидэй увидел, как к его отелю, единственному местному ориентиру, плывет по воздуху, неутомимо крутя пропеллерами, вертолет чиновника из управления эмиграции; потом, когда Буллен понял, где находится, вертолет изменил курс и направился к поселку — туда, где была посадочная полоса.
Уже восемь часов, отметил про себя Холлидэй. Беседа назначена на восемь тридцать утра. Буллен переночует у шерифа, выполнит другие свои обязанности в своем качестве мирового судьи и регистратора актов гражданского состояния, а потом, после встречи с Холлидэем, отправится дальше. Ближайшие двенадцать часов Холлидэй свободен, у него еще есть возможность принять окончательное решение (или, точнее, такового не принимать), но когда они истекут, выбор будет сделан, и назад дороги уже не будет. Это последний прилет чиновника, его последнее путешествие по кольцу опустевших поселений, от Святой Елены к Азорским островам, от тех — к Бермудам, а оттуда — к Канарским островам, где находится самая большая во всей бывшей Атлантике площадка для запуска космических паромов. Из крупных космических паромов еще держались на своих орбитах и оставались управляемыми только два; остальные (их были сотни) все падали и падали с неба, и когда наконец сойдут с орбит и те два парома, Землю можно считать покинутой людьми. Тогда единственными, кого еще, может быть, подберут, будут несколько связистов.
На пути в поселок Холлидэю пришлось два раза опускать противосолевой щит, закрепленный на переднем бампере его джипа, и счищать с дороги, сделанной из проволоки, соль, натекшую за послеполуденные часы. По обеим сторонам дороги, похожие на огромные кактусы, высились мутирующие ламинарии (радиоизотопы фосфора ускоряли генетическую перестройку); на темных грядах соли словно вырастали белые лунные сады. Но вид надвигающейся пустыни только усиливал желание Холлидэя остаться на Земле Большую часть тех ночей, когда он не спорил с Грэйнджером “Нептуне”, Холлидэй проводил, разъезжая по океанскому дну взбираясь на упавшие космические платформы или блуждая вместе с Кэйти Саммерс по ламинариевым лесам. Иногда удавалось уговорить Грэйнджера пойти с ними тоже — Холлидэй надеялся, что знания старшего (когда-то Грэйнджер был биологом моря) помогут ему лучше разобраться во флоре океанского дна; однако настоящее дно было теперь похоронено под бесконечными холмами соли и с тем же успехом можно было бы искать его под песками Сахары.
Когда он вошел в “Нептун” (бар с низкими потолками и с интерьером, где преобладали кремовые тона и блеск хромированного металла; он стоял у начала взлетной полосы и прежде служил салоном для транзитных пассажиров — когда к Канарским островам летели тысячи эмигрантов из южного полушария), Грэйнджер окликнул его и постучал палкой по окну, за которым, ярдах а пятидесяти, на бетонированной площадке перед ангаром, маячил темный силуэт вертолета.
— Да знаю я, — сказал почти брюзгливо Холлидэй, подсаживаясь к нему со стаканом. — Не мечите икру, я и сам видел, что он летит.
Грэйнджер растянул рот в улыбке. Исполненное твердой решимости лицо Холлидэя, на которое падали пряди непослушных русых волос, и его абсолютное чувство личной ответственности всегда забавляли Грэйнджера.
— Не мечите икру вы сами, — сказал он, поправляя наплечную подушечку под гавайской рубашкой с той стороны, где у него не было легкого (он потерял его, ныряя без маски, лет за тридцать до этого). — Ведь не я на следующей неделе лечу на Марс.
Холлидэй смотрел в стакан.
— И не я.
Он оторвал глаза от стакана и посмотрел в угрюмое, с застывшей гримасой недовольства лицо Грэйнджера, потом сказал, иронически улыбнувшись:
— Будто вы не знали?
Грэйнджер захохотал и застучал палкой по окну, теперь словно подавая вертолету знак к отбытию.
— Нет, серьезно, вы не летите? Решили твердо?
— И нет и да. Я не решил еще, и в то же время я не лечу. Улавливаете разницу?
— Вполне, доктор Шопенгауэр.
Грэйнджер снова заулыбался. Потом резко отодвинул стакан.
— Знаете Холлидэй, ваша беда в том, что вы относитесь к себе слишком серьезно. Вы не представляете себе, до чего вы смешны.
— Смешон? Почему? — вскинувшись, спросил Холлидэй
— Какое значение имеет, решили вы или нет? Сейчас важно одно собраться с духом, махнуть к Канарским островам и — в голубой простор! Ну зачем, скажите на милость, вы остаетесь? Земля скончалась и погребена. У нее больше нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Неужели вы не чувствуете никакой ответственности за вашу собственную биологическую судьбу?
— Ой, хоть от этого избавьте!
Холлидэй достал из кармана рубашки свою карточку на право получения промышленных товаров и протянул ее через стол Грэйнджеру, ответственному за выдачу.
— Мне нужен новый насос для домашнего холодильнике, тридцативаттного “Фрижидэра”. Остались еще?
Грэйнджер театрально простонал, потом, раздраженно фыркнув, взял карточку.
— О боже, да ведь вы Робинзон Крузо наоборот — возитесь со всем этим старым хламом, пытаетесь что-то из него мастерить. Последний человек не берегу: все уплывают, а он остается! Допустим, вы и в самом деле поэт и мечтатель, но неужели вы не понимаете, что эти два биологических вида уже вымерли?
Холлидэй не отрывал взгляда от вертолета за окном, на бетонированной площадке, от огней поселка, отраженных холмами соли, обступившими поселок со всех сторон. Каждый день эти холмы придвигались немного ближе, стало трудно даже раз в неделю собирать людей, чтобы отбрасывать их назад. Через десять лет он и в самом деле может оказаться в положении Робинзона Крузо. К счастью, в огромных, как газгольдеры, цистернах воды и керосина хватит на пятьдесят лет. Если бы не эти цистерны, выбора бы у него конечно, не было.
— Отстаньте от меня, — сказал он Грэйнджеру. — Отыгрываетесь на мне потому что сами вынуждены остаться. Может, я и принадлежу к вымершему виду, но, чем исчезнуть совсем, я лучше буду цепляться за жизнь здесь. Что-то мне говорит: настанет день, когда сюда начнут возвращаться. Кто-то должен остаться в ком-то должно сохраниться ощущение того, что значило когда-то жить на Земле Земля не какая-то ненужная скорлупа — сердцевину съел, а ее отбросил. Мы на ней родились. Только ее мы помним по-настоящему.
