Владимир Васильев - Антарктида ONLINE
Иным станциям можно было лишь завидовать – к ним в захолустье никто не летел. Самую горькую чашу пришлось испить Амундсен-Скотту, Мак-Мёрдо и нашей Новолазаревской.
Вы видели остолопа, прилетевшего на станцию Амундсен-Скотт одетым в шорты и майку на том основании, что экватор – везде экватор? Я видел. И не одного. Другой умник на том же основании захватил с собой в Новорусскую крем для загара и уйму флаконов репеллента от москитов, оводов, клещей и чуть ли не мухи цеце. Куда больше ему пригодился бы непромокаемый плащ с меховой подкладкой.
Зато почти никто из телевизионщиков не привез с собой палаток, печек и провианта – все почему-то были убеждены, что мы непременно обеспечим их жильем со всеми удобствами и разнообразным калорийным питанием. Негодованию и обидам визитеров не было конца: они ведь готовы платить! Как будто мы были рады скармливать свои ограниченные запасы этой прожорливой саранче! Банковским билетом в Антарктиде сыт не будешь, он несъедобная целлюлоза. Ящик консервов куда нагляднее, весомее и полезнее.
Тейлор убеждал стиснуть зубы и терпеть. Визитеров кое-как размещали и кормили, даже не требуя с них запредельных сумм за полный пансион. Вы думаете, кто-нибудь из них оценил это? Если вам так кажется, значит, вы либо никогда не общались с тележурналистами, либо сами из их числа.
Но если бы они хотя бы не мололи на весь мир всякую чушь!..
Мне даже пересказывать не хочется, что они выдумывали, каждый раз облекая свои фантазии в такую форму, что телезритель с умеренным интеллектом не мог и заподозрить, что дело нечисто. Главными объектами атак стали наша идеологическая база (которая у нас практически отсутствовала) и быт (который был как на ладони). Как хочешь, так и интерпретируй увиденное, и снимай только то, что подтверждает концепцию, все равно никто не проверит.
На то и свобода, верно?
Особой популярностью у телеоператоров пользовался дизелист Самоклюев, добрейшей души человек и беззаветный трудяга, имевший, на свою и нашу беду, дегенеративно-уголовную внешность. За ним охотились особенно истово. Стоило недосмотреть, как он, конфузясь и теряя дар речи, оказывался в кадре – делай выводы, зритель! Рейтинг популярности Самоклюева был на порядок выше, чем у большинства аборигенов Новорусской, и на два порядка выше, чем у благообразного Коли Пятко, ни капельки не похожего на садюгу-расчленителя. В конце концов я сослал «урку» на седьмой километр, подальше от телекамер, – он и не возражал.
Не распускать ни языков, ни кулаков – это тяжкое правило антаркты усвоили довольно скоро. Тонко чуявший общее настроение Тохтамыш так и не понял, почему нельзя кусать пришельцев за ноги, и, получив раза два по хребту, обиделся. Зато некоторые из моих двуногих сограждан научились так давать интервью, чтобы из него никоим образом нельзя было выдрать одиозное высказывание, и можно было ставить пять к одному, что в эфир такое интервью не пойдет. Я же любой свой ответ тележурналистам заканчивал лозунгом: «Выбирайте свободу – переезжайте в Антарктиду!» – и лучезарно улыбался.
Они-то тоже лыбились в ответ, но, думаете, мои слова хоть раз прозвучали с телеэкрана?
Черкните мне адресок для переписки, а лучше приезжайте в гости, если вы правда так думаете. Я выкрою для вас время: меня всегда приводили в умиление дети и наивные взрослые.
Так и шло – неделя за неделей.
Наконец наша пропаганда начала давать плоды: появились реальные переселенцы. К счастью, мы уже могли их принять – заботами Шимашевича у нас появились разборные домики.
Полторы тысячи. Мы собрали один на пробу – ничего, поставить печку и можно жить. Две комнатенки. Для четверых очень даже комфортно, и при новом жилищном кризисе есть резерв для подселения.
Новолазаревская – по-моему, лучшая из бывших российских станций – приняла всего лишь сотню домиков: перетаскивать их тракторами восемьдесят километров от побережья до станции по рассеченному трещинами, а теперь еще и тающему леднику – упражнение для «Русского экстрима». Станция Беллинсгаузен, как известно, находится по ту сторону Антарктиды, и мы разорились бы на дополнительном фрахте. Оставались Мирный и наша Новорусская. По семьсот домиков на станцию.
Каждому было ясно, что это чересчур много – задохнемся. Никто не планировал, что на наших станциях когда-нибудь будет жить несколько тысяч человек. Они для этого просто не предназначены – рельеф местности мешает расти вширь. Две сотни дополнительных домиков – предел. Для постройки нового поселка взамен планировавшейся станции в оазисе Грирсона у нас просто-напросто не хватало транспортных мощностей.
Ау, никому не нужен щитовой домик? Для садового участка? Уступим недорого, можно в рассрочку.
Мы скинули по сотне домиков индусам, бельгийцам, японцам, австралийцам и полякам – и все равно их у нас оставалось больше, чем надо. На экстренном совете решили спешно расконсервировать Молодежную. Авральная бригада добровольцев погрузилась на «Фестиваль» и отбыла приводить занесенную снегом станцию в божеский вид. Эх, как я им завидовал!.. Что нужно, чтобы дать отдых закипающим мозгам? Правильно: поработать руками, ногами и горбом. Хоть немного. Хоть сутки. Но даже в этом мне было отказано.
Скоро выяснилось, что я оказался оптимистом еще почище Непрухина: рассчитывал почему-то, что переселенцы будут прибывать к нам семьями, а мы каждой семье – сразу домик!.. Ага! Семей было до смешного мало; все больше прибывали какие-то несерьезные типчики-одиночки, движимые стремлением не столько укорениться у нас, сколько поглазеть на нашу экзотику.
Редкий день мы не принимали самолеты – как правило, из-за погоды. Но стоило чуть поутихнуть стоковому ветру и немного рассеяться туману, как в небе при-
нимались кружить, запрашивая разрешение на посадку, иногда до трех самолетов одновременно.
По морю к нам тоже прибывали. Плавсредства были самые разнообразные. Хорошо помню набитую битком морскую баржу, громыхающую ржавыми листами обшивки, болтающейся на шпангоутах, как лохмотья на нищем. Не могу объяснить, почему она держалась на плаву. Жаль, что мне было недосуг поинтересоваться биографией данного судна. Сильно подозреваю, что в дни своей юности этот водоплавающий Мафусаил развозил по тихоокеанским островам самурайские десанты.
Витька Жбаночкин пострадал из-за знания трех языков. Оставив на время метеорологию, он занимался вновь прибывшими.
– Кто вы по профессии?
– Композитор.
– Прекрасно. Вот губная гармошка, сыграйте на ней что-нибудь вашего сочинения.
– На этом?!!
– Можно попросить принести гитару. Она не очень расстроенная.
– Вообще-то я сочиняю только электронную музыку…
