Генрих Альтов - Фантастика-1967
И царственным жестом дед указал на коврик.
Джигит вздохнул, пилот улыбнулся, и они поставили телевизор, куда указал старик. Коврик приподнялся на метр от земли и поплыл к стайке деревьев — за ними, видно, был поселок.
Все произошло так быстро, что я опомнилась, только когда удивительная процессия — коврик с телевизором, дед в двух шагах за ним и джигит еще в двух шагах позади — исчезла за клубом пыли, поднятой въехавшим на поле «газиком».
— Ну вот, — сказал пилот, насладившись идиотским выражением моего лица. — Считайте, местная гордость.
— Как же это он так?
— А бог его знает! Писали, говорят, в Академию наук.
— Ну и что?
— Не ответили.
— Чепуха какая-то.
— Вот так все и говорят. Ну ладно, приятно было познакомиться. Мне обратно вылетать.
— Спасибо. А как пройти к комбинату?
— Да за деревьями сразу улица.
Я шла по песку узкого переулка между белыми стенами мазанок, соединенных тростниковыми плетнями, и никак не могла изгнать из головы видение деда, летящего к самолету, и бороды его, извивающейся по ветру. Нет, тут что-то не то… Летает по поселку человек на странном сооружении — на чем-то вроде ковра-самолета; и окружающие никак на это не реагируют. Может быть, он — гениальный изобретатель-одиночка, самородок, в тиши своей избушки творящий историю науки? И я решила найти его и разгадать тайну.
На комбинате история с насосом закончилась неожиданно легко и быстро. Оказывается, им в самом деле звонил Худайбергенов, и они в самом деле могли отдать нам насос. Больше того, завтра уходил катер вверх по Аму, и замдиректора при мне распорядился, чтобы насос погрузили и доставили почти к нашему кишлаку.
А когда официальная часть беседы закончилась, я, не в силах больше сдерживаться, окинула подозрительным взглядом белый, похожий, на приемный покой в больнице кабинет, полный образцов консервов и, уставившись в пуговицу на белом халате замдиректора, спросила его как можно естественней:
— Вы не слышали о таком Федоре Трофимовиче?
— А-а, — сказал зам, — я сам писал одному своему приятелю-журналисту в Ташкент.
— Ну и что?
— Ответил, что сейчас не та конъюнктура, чтобы писать об Атлантиде и космических пришельцах.
— Но при чем тут пришельцы?
— И о «снежном человеке» теперь не пишут.
— Вы же его сами видели. Собственными глазами!
— «Снежного человека»?
— Федора Трофимовича.
— Как вас. Он даже мне как-то предлагал прокатиться.
— Ну и что?
— Ну я все. Не могу же я кататься на сомнительном ковре-самолете по поселку, где меня каждая собака знает. А что скажут подчиненные мне сотрудники?
— Но ведь ковер существует.
— Разумеется.
— А вы говорите о нем, будто здесь ничего особенного нет.
— Не исключено, что и в самом деле ничего особенного. А мы поднимем на ноги весь мир и окажемся в неловком положении. Дешевая сенсация, вот как это называется. Вообще-то говоря, я все собираюсь съездить в Нукус…
Зам был молод, чувствовал себя неловко и, как бы оправдываясь, показал на банки в шкафу и добавил:
— Технологию меняем. Леща меньше стало — судак пошел.
Но на прощанье зам дал мне адрес деда Федора и даже подробно рассказал, как к нему пройти.
— Может, вы протолкнете это дело. Неплохо бы, — сказал он. — Вдруг окажется, что наш поселок — родина нового изобретения.
— Да, а почему Федор Трофимович в фуражке? Он милиционер?
— Нет, из казаков. Сюда орёнбургских казаков когда-то переселили, при царе.
Мазанка деда Федора оказалась солидным, хотя и невысоким сооружением под железной крышей, обнесенным, как и все дома в Туйбаке, плетнем из тростника.
Над крышей гордо возвышалась на длиннющем шесте телевизионная антенна — не иначе как дед заготовил ее заранее. Я постучала и долго стояла перед зеленой калиткой, из-за которой доносился мерный, серьезный лай. Наконец калитка открылась, и в проеме ее обнаружился взмыленный джигит с отверткой в руке и мотком проволоки в зубах.
— Ввавуйте, — сказал он, и проволока задергалась, хлеща его по ушам. — Взводите.
Я поблагодарила его за приглашение и заглянула джигиту через плечо, ища обладателя серьезного собачьего голоса. Обладатель — маленький пузатый щенок — лежал у будки, привязанный на солидную цепь. Я успокоилась и вошла. Джигит запер свободной рукой калитку, вынул проволоку изо рта и пожаловался:
— Никакого покоя, — принеси, отнеси. Уеду в Нукус, наверно, да?
— Не знаю, — сказала я. — Мне хотелось бы поговорить с вашим тестем.
— Джафарчик! — раздался громовой голос. — Где тебя носит?
— Опять будет нотации-чмотации читать. Пойдемте.
— Здравствуйте, здравствуйте, — приветствовал меня Федор Трофимович ласково, будто давно был со мной знаком. — Вот, технику осваиваем. Из Ургенча принимать будем и из Нукуса. А вы, значит, кто будете?
Я представилась, потом сказала:
— Вы меня извините, конечно, за беспокойство.
— Какое уж тут беспокойство. Ты, Джафарчик, продолжай, не обращай внимания. Джафар — зять мой, техник по специальности. А мы с гражданкой бражки выпьем по стаканчику.
— Нельзя вам, Федор Трофимович, — сказал джигит. — Нелли не разрешает.
— Ты молчи, молчи, мы по маленькой.
Но старику было приятно, что зять заботится о его здоровье.
Дед налил нам, как уж я ни отказывалась, по стакану темной браги, заставил выпить до дна, потом спросил:
— Значит, полагаю, вы ко мне пожаловали насчет ковра, могущего преодолеть силы земного притяжения?
Ах ты, какой сообразительный дед! Нет того, чтобы сказать — ковер-самолет.
— И даже могу догадываться — из молодежной газеты «Комсомольская правда», куда я имел честь писать не столь давно.
Я смалодушничала и промолчала. Испугалась: если признаюсь, что я просто-напросто геолог, дед не захочет показать ковер.
Дед налил себе еще полстакана браги — я накрыла свой стакан ладонью, — он покачал бутылкой над ней, крякнул и сказал:
— Служба, понимаю. Так вот, лежит у меня странное создание рук человеческих, а даже, подозреваю, неземного происхождения. Вполне не исключено — забыт аппарат старинными космонавтами с другой планеты.
Оказывается, дед и не собирался напускать таинственности на свой коврик.
— Мне этот ковер от Герасима Шатрова достался, — продолжал между тем дед, пододвинув ко мне поближе нарезанного ломтями золотого полупрозрачного вяленого леща. — Угощайтесь, пожалуйста. Он, Герасим, когда помер, сундучок мне отказал. Родных у него не было, а в гражданскую мы вместе воевали. Так я лет десять сундучка этого не трогал, не догадывался. Потом вынул как-то оттуда коврик и положил на пол заместо половичка. И еще года два-три ровным счетом ничего не случалось. И вот стою я как-то поутру на коврике, — дед даже встал со стула, чтобы показать, как это произошло, — стою и думаю, полететь бы птицей к дочке моей Нелли. Училась она тогда в техникуме в Нукусе, а теперь там же в институте обучается. Только подумал — вижу, поднимаюсь в воздух, да как шмякнусь головой о потолок! Вот так-то и обнаружил.
