Стивен Бакстер - Корабли времени
И тогда я увидел его : в сыром тумане кабины, полном тропических испарений, незыблемо висевшего, несмотря на толчки землетрясения, с громадными глазами, мясистой «ижицей» рта и двигающимися усиками не то щупальцами вокруг головы, которые тянулись к полу, не доставая его. Это был не фантазм, не чудовищное видение – облик не просвечивал, заслоняя собой лес – он был так же реален, как Нево или мои башмаки на скамейке.
Наблюдатель пристально изучал меня холодным взглядом исследователя.
Я не ощущал страха. В моем положении бояться было уже нечего. И я протянул к нему руку, но он тут же подался назад. Серые глаза были по-прежнему прикованы к моему лицу.
– Кто ты? – спросил я. – Ты пришел, чтобы помочь нам?
Может быть, он был глухой или вовсе не имел органов слуха – но никакого ответа я не получил. Однако освещение уже изменилось: мне показалось, будто наш аппарат вращается вокруг оси, как раскрученный волчок. – и тут же все исчезло.
Откуда-то приблизился Нево, цепляясь длинными пальцами ног за ребристую поверхность пола. Он снял с себя обноски девятнадцатого века и был в одних очках, со всклокоченной седеющей гривой за спиной.
– Что с тобой? Ты болен? Как ты себя чувствуешь?
Я поведал ему о Наблюдателе – оказывается, он ничего не заметил. И я снова улегся на скамью, не уяснив, что это было – реальность или причудливое видение.
Жара усиливалась и стала невыносимой и воздух в кабине давил.
Я вспомнил о Геделе и Моисее.
Гедель, этот человек без предубеждений, сделал вывод о существовании альтернативных историй, исходя из чисто онтологических посылов – в то время как такому невежде как я понадобилось сделать несколько перелетов во времени, чтобы на собственной шкуре убедиться в этом! Но теперь этот светоч ума, наяву грезивший о Последнем из Миров, в котором будут разрешены все Значения, Смыслы и Разгадки, лежал под грудой обломков, погубленный человеческой ограниченностью, недальновидностью своих современников.
То же самое Моисей – я переживал о нем, как о сыне или младшем брате. Он так и останется навсегда двадцатишестилетним, в то время как я дожил до сорока пяти! Прошлое отрезано от меня, в будущее я тоже не вернулся, и настоящее далеко от меня как никогда. А может, это оно и есть настоящее – мой бесконечный полет с морлоком в кабине. И прошлое погибло для меня вместе с Моисеем. В то же время я чувствовал, что он совершенно самостоятельный человек, со своими ошибками, заблуждениями, вспышками эмоций и загадками натуры – но в то же время совершенно отдельная личность.
И я был виновен в его гибели!
И весь этот скользкий двусмысленный разговор Нево о Множественности Миров свидетельствовали, что Моисей вовсе не я – и даже не мой двойник – он лишь нечто вроде варианта меня – другого меня, тут пожалуй, лучше всего подходит «альтер эго». Но как ни рассуждай, все это нимало не облегчало чувство потери.
Мысли мои мало-помалу расплывались, принимая неопределенные очертания. Я силился не закрывать глаз, боясь уже не проснуться (и проспать, быть может, Вечность), но вскоре, не в силах противостоять охватившей меня душевной и физической усталости, смежил веки.
Меня разбудило имя. Мое имя. Морлок позвал меня из небытия своим жидкотекучим голосом, булькающим и гортанным. Воздух был все таким же спертым, и самочувствие мое ничуть не улучшилось.
На меня уставились громадные, как у сони, глаза морлока.
– Посмотри, – требовал он.
Растительность обступила нас, и все же в ней что-то изменилось. Приглядевшись я понял, что это. Листья вспархивали из праха на ветки, мгновенно скручивались в почки и исчезали.
– Мы останавливаемся. Скорость упала, – вырвалось у меня.
В голове у меня закружились слова благодарственной молитвы – за то что мне не суждено погибнуть в этой спертой каморке посреди бездыханной каменистой пустоши на заре земного существования!
– Ты знаешь, где мы?
– Где-то в палеоцене. Мы шли двадцать часов. Итого в общей сумме где-то пятьдесят миллионов лет отделяет нас от настоящего.
– От какого настоящего – моего, 1891-го или твоего?
Он смахнул с лица прилипшую чешуйку крови.
– На таком расстоянии – это уже не имеет значения.
Листва тем временем замедляла свой бег все ощутимее. Листва уже оставалась на ветках, и ее можно было разглядеть, как и цветы.
– Я начинаю различать день и ночь! – воскликнул я, не веря глазам.
– Да. Мы почти остановились, – морлок сел на скамью напротив, вцепившись в края длинными пальцами. Возможно, он боялся – ничего удивительного! Мне показалось, что под скамейкой что-то шевельнулось.
– Что нам теперь делать?
Он потряс головой:
– Нам остается только ждать, как развернутся события. Едва ли мы сможем управлять ситуацией.
Дни и ночи мелькали все медленнее. Как витки на останавливающейся карусели, пока не стали совпадать с ударами пульса. Заскрипел пол, и вдруг я увидел под ногами расползающийся по швам металл…
И тут до меня дошло!
С криком:
– Смотри! – я подхватил Нево на руки, точно ребенка. Он не сопротивлялся. Я попятился и вот…
В кабину, грозно шевеля сучьями и шумя листвой, ворвалось дерево, разрывая металл точно бумагу. Могучая ветвь пробила панель управления одним ударом деревянного кулака.
Мы оказались в самом эпицентре, если можно так выразиться, дендрариуме отдаленной эпохи до существования человека.
Пол под ногами покачнулся, и кабина, разламываясь надвое, выбросила нас на скользкий сырой песок.
Книга четвертая. МОРЕ ПАЛЕОЦЕНА
1. Диатрима гигантика
Я лежал на спине и смотрел вверх, на дерево, разорвавшее наш времямобиль пополам. Рядом слышался стон Нево.
Теперь уже окончательно замерев, закостенев во времени, оно соединилось слилось кроной с другими лесными гигантами. Сверху сыпались какие-то шишки и обломки ветвей вперемешку с деталями машины времени. Жара была нестерпимая, влажным горячим воздухом было трудно дышать, мир вокруг меня был полон кашля, трелей и вздохов джунглей. Все это было смешано с рокотом и журчанием, наводившим на мысль о близости реки или водопада. А, быть может, и моря – прародича Темзы.
Тропики Англии! Лондонские джунгли!
В этот момент на ствол передо мной вскарабкалось нечто похожее на белку, с длинным пушистым хвостом, шести дюймов в длину. Шкурка у него была какая-то морщинистая, складчатая и свободно болталась, отчего зверек напоминал орех, спрятанный в непомерно большом мешке. Шкура была настолько свободной, что болталась как складчатый плащ. В зубах оно что-то держало. Заприметив нас с высоты десяти футов, зверек вскинул тревожно голову, выронил орех и зашипел не то злобно, не то с досадой. При этом передние резцы его ощетинились. Затем он спрыгнул со ствола, расправив конечности по сторонам и растянув шкуру так, что превратился в воздушного змея, покрытого шерстью. Спланировав куда-то в сторону, он пропал с глаз долой.
