Рэй Бредбери - Золотые яблоки солнца (The Golden Apples of the Sun), 1953
His men waited for him to say it out. They waited for him to gather all of the coolness and the whiteness and the welcome and refreshing climate of the word in his mind, and they saw him settle the word, like a bit of ice cream, in his mouth, rolling it gently.
"There's only one direction in space from here on out," he said at last.
They waited. They waited as the ship moved swiftly into cold darkness away from the light.
"North," murmured the captain. "North." And they all smiled, as if a wind had come up suddenly in the middle of a hot afternoon.
The Golden Apples of the Sun 1953( Золотые яблоки солнца)
Переводчик: Лев Жданов
– Юг, – сказал командир корабля.
– Но, – возразила команда, – здесь, в космосе, нет никаких стран света!
– Когда летишь навстречу солнцу, – ответил командир, – и все становится жарким, желтым, полным истомы, есть только один курс. – Он закрыл глаза, представляя себе далекий пылающий остров в космосе, и мягко выдохнул. – Юг.
Медленно кивнул и повторил:
– Юг.
Ракета называлась "Копа де Оро", но у нее было еще два имени: "Прометей" и "Икар". Она в самом деле летела к ослепительному полуденному солнцу. С каким воодушевлением грузили они в отсеки две тысячи бутылок кисловатого лимонада и тысячу бутылок пива с блестящими пробками, собираясь в путь туда, где ожидала эта исполинская Сахара!
Сейчас, летя навстречу кипящему шару, они вспоминали стихи и цитаты.
– "Золотые яблоки Солнца"?
– Йетс!
– "Не бойся солнечного жара"?
– Шекспир, конечно!
– "Чаша золота"? Стейнбек. "Кувшин золота"? Стефенс. А помните – горшок золота у подножья радуги?! Черт возьми, вот название для нашей орбиты:
"Радуга"!
– Температура?..
– Четыреста градусов Цельсия!
Командир смотрел в черный провал большого круглого окна. Вот оно. Солнце! Одна сокровенная мысль всецело владела умом командира: долететь, коснуться Солнца и навсегда унести частицу его тела.
Космический корабль воплощал строгую изысканность и хладный, скупой расчет. В переходах, покрытых льдом и молочно – белым инеем, царил аммиачный мороз, бушевали снежные вихри. Малейшая искра из могучего очага, пылающего в космосе, малейшее дыхание огня, способное просочиться сквозь жесткий корпус, встретили бы концентрированную зиму, точно здесь притаились все самые лютые февральские морозы.
В арктической тишине прозвучал голос аудиотермометра:
– Температура восемьсот градусов!
"Падаем, – подумал командир, – падаем, подобно снежинке, в жаркое лоно июня, знойного июля, В душное пекло августа…"
– Тысяча двести градусов Цельсия.
Под снегом стонали моторы: охлаждающие жидкости со скоростью пятнадцать тысяч километров в час струились по белым змеям трубопроводов.
– Тысяча шестьсот градусов Цельсия. Полдень. Лето. Июль.
– Две тысячи градусов!
И вот командир корабля спокойно (за этим спокойствием – миллионы километров пути) сказал долгожданное:
– Сейчас коснемся Солнца.
Глаза членов команды сверкнули, как расплавленное золото.
– Две тысячи восемьсот градусов!
Странно, что неживой металлический голос механического термометра может звучать так взволнованно!
– Который час? – спросил кто – то, и все невольно улыбнулись.
Ибо здесь существовало лишь Солнце и еще раз Солнце.
Солнце было горизонтом и всеми странами света. Оно сжигало минуты и секунды, песочные часы и будильники; в нем сгорало время и вечность. Оно жгло веки и клеточную влагу в темном мире за веками, сетчатку и мозг; оно выжигало сон и сладостные воспоминания о сне и прохладных сумерках.
– Смотрите!
– Командир!
Бреттон, первый штурман, рухнул на ледяной пол. Защитный костюм свистел в поврежденном месте; белым цветком расцвело облачко замерзшего пара – тепло человека, его кислород, его жизнь.
– Живей!
Пластмассовое окошко в шлеме Бреттона уже затянулось изнутри бельмом хрупких молочных кристаллов. Товарищи нагнулись над телом.
– Брак в скафандре, командир. Он мертв.
– Замерз.
Они перевели взгляд на термометр, который показывал течение зимы в заснеженных отсеках. Четыреста градусов ниже нуля. Командир смотрел на замороженную статую; по ней стремительно разбегались искрящиеся кристаллики льда. "Какая злая ирония судьбы, – думал он, – человек спасается от огня и гибнет от мороза…"
Он отвернулся.
– Некогда. Времени нет. Пусть лежит. – Как тяжело поворачивается язык… – Температура? Стрелки подскочили еще на тысячу шестьсот градусов.
– Смотрите! Командир, смотрите!
Летящая сосулька начала таять.
Командир рывком поднял голову и посмотрел на потолок. И сразу, будто осветился киноэкран, в его сознании отчетливо возникла картина, воспоминание далекого детства.
…Ранняя весна, утро. Мальчишка, вдыхая запах снега, высунулся в окно посмотреть, как искрится на солнце последняя сосулька. С прозрачной хрустальной иголочки капает, точно белое вино, прохладная, но с каждой минутой все более жаркая кровь апреля. Оружие декабря, что ни миг, становится все менее грозным. И вот уже сосулька падает на гравий. Дзинь! – будто пробили куранты…
– Вспомогательный насос сломался, командир. Охлаждение… Лед тает!
Сверху хлынул теплый дождь. Командир корабля дернул головой влево, вправо.
– Где неисправность? Да не стойте так, черт возьми, не мешкайте!
Люди забегали. Командир, зло ругаясь, нагнулся под дождем;, его руки шарили по холодным механизмам, искали, щупали, а перед глазами стояло будущее, от которого их, казалось, отделял один лишь короткий вздох. Он видел, как шелушится покров корабля, видел, как люди, лишенные защиты, бегают, мечутся с распахнутыми в немом крике ртами. Космос – черный замшелый колодец, в котором жизнь топит свои крики и страх… Ори, сколько хочешь, космос задушит крик, не дав ему родиться. Люди суетятся, словно муравьи в горящей коробочке, корабль превратился в кипящую лаву… вихри пара… ничто!
– Командир?!
Кошмар развеялся.
– Здесь.
Он работал под ласковым теплым дождем, струившимся из верхнего отсека. Он возился с насосом.
– А, черт!
Командир дернул кабель. Смерть, которая ждет их, будет самой быстрой в истории смертей. Пронзительный вопль… жаркая молния… и лишь миллиарды тонн космического огня шуршат, не слышимые никем, в безбрежном пространстве. Словно горсть земляники, брошенной в топку, – только мысли на миг замрут в раскаленном воздухе, – пережив тела, превращенные в уголь и светящийся газ.
– Ч-чёрт!
Он ударил по насосу отверткой.
– Господи!..
Командир содрогнулся. Полное уничтожение… Он зажмурил глаза, стиснул зубы. "Черт возьми, – думал он, – мы привыкли умирать не так стремительно, – минутами, а то и часами. Даже двадцать секунд – медленная смерть по сравнению с тем, что готовит нам это голодное чудище, которому не терпится нас сожрать!"
