Алексей Евтушенко - Солдаты Вечности
– Сейчас будет, – пообещал Оскар, направляясь к терминалу связи с ЦМП. – Само оружие хранится в другом месте и в особых условиях. А это – демонстрационный зал. Заодно и тир.
Он включил голосовую связь и сказал:
– Циля Марковна, покажите-ка нам, пожалуйста, боевые луки и, пожалуй, арбалеты. Вместе с колчанами и стрелами. И дайте мишени. Нам всем наверняка захочется пострелять.
Вдоль стен демонстрационного зала, на уровне человеческой груди, вспыхнули и погасли десятки роев искр, и на месте каждого из них тут же возник и повис в воздухе лук или арбалет с колчаном стрел. А на дальней торцевой стене засветились концентрическими разноцветными кругами с десяток мишеней.
– Телепортация в действии, – сообщил Оскар. – Так это выглядит со стороны, если раньше не видели.
– Красиво, – оценил Аничкин.
– И удобно, – добавил Влад. – Не нужно бегать в хранилище, так? Дал соответствующую команду Циле Марковне и – пожалуйста, выбирай.
Свем подошел к стене, осмотрел несколько луков, взял один, наложил стрелу и, почти не глядя, одним слитным движением натянул и спустил тетиву.
Бам-м!
Стрела задрожала и замерла в центре мишени.
– Браво! – зааплодировал Женька. – А меня так научишь?
Охотник молча улыбнулся, «повесил» лук на место и взял в руки следующий.
Выйти из дома Йовен решился только на шестой день утром. Сначала просто не хватало сил. Первый день их едва достало до того, чтобы, держась за стеночку, добраться до отхожего места и вернуться обратно в постель. Да и то в какой-то момент Йовену с ужасом показалось, что до места ему-таки не дойти, и зря он, поддавшись ложному чувству стыда, не воспользовался предложенным горшком… Впрочем, с трудом, но он справился.
Слава Всевышнему, в доме была Лестия. И оставались кое-какие продукты, из которых девушка готовила отличную, по мнению Йовена, еду, после которой немедленно хотелось спать. Что свидетельствовало о стремлении организма к быстрому выздоровлению. А то, что организм-таки выздоровел и набрался сил, Йовен понял ближе к вечеру дня второго. Когда Лестия наклонилась поднять с пола упавшую ложку, и его взгляд проник за широко распахнутый ворот ее домотканой, расшитой цветными нитками рубашки…
Тем же вечером он решился и сумел уговорить девушку повторить его опыт с высушенным гноем из язв Ронвы Умелого.
– Видишь, я выздоровел. И теперь уже не смогу заразиться Ржавой Смертью. Организм сам выработал защиту от нее. А у тебя такой защиты нет.
– Но я ведь до сих пор не заболела, – Лестия боялась и не скрывала этого. – Может быть, и дальше не заболею?
– Посмотри вокруг, – сказал он. – Перед тем как я решился на опыт, в Брашене оставалась едва треть от первоначального количества жителей. Треть! Сейчас – уверен – еще меньше. И не было ни единого случая выздоровления. Ни в Брашене, ни где бы то ни было еще. Все, кто заразился, – умер. А рано или поздно заражаются все. Тебе пока везет. Но сколько еще продлится это везение?
– Тебе тоже повезло, – отвечала Лестия, – что ты выжил. Сколько у тебя было шансов? Один из десяти? Два?
– Я думаю, семь. Или даже восемь. Трудно сказать точнее.
– Для этого нужно оцарапать и ввести гной сотне человек и посмотреть, сколько из них умрет, а сколько переболеет и выздоровеет? – догадалась Лести.
– Лучше тысяче, – сказал Йовен. – И чем раньше мы это сделаем, тем вероятнее, что выживем. Я имею в виду не только брашенцев или даже нас, рашей, но и всех айредов на шаре под названием Лекта.
– Так это правда?
– Что?
– Что наш мир круглый? Папа говорил, что это все непонятные и богопротивные выдумки ученых книжников.
– Да, правда. Когда-нибудь я тебе объясню. Или сама прочитаешь… Погоди, а ты читать-то умеешь?
– Умею, – гордо сказала Лестия. – И читать, и считать, и даже писать. А то как бы я помогала отцу? Ему надо было записывать крупные заказы для памяти. Чтобы знать – сколько, кому, когда и почем. А он не очень хорошо с этим справлялся. «Я люблю горбатиться за гончарным кругом, – часто говорил он. – А за бумагой, чернилами и книгами пусть глаза портит кто-нибудь другой». – Она вздохнула. – Жалко, что он умер. Я любила его.
– Он был хороший айред, – сказал Йовен. – И мы всегда будем помнить о нем.
– Мы? – подняла на него синие, как небо ранней осенью, глаза Лестия.
– Да, – сказал он и сам не понял, как у него вырвалось: – Лестия, хочу, чтобы мы с тобой были вместе. Всю жизнь.
Их поцелуй был долгим и сладким, а потом… потом ей ничего не оставалось делать, как согласиться на рискованное предложение Йовена.
Это случилось вечером второго дня.
И еще три дня Йовен не отходил от метавшейся в бреду жены – про себя он уже называл Лестию женой, хотя до священника они пока не дошли. Да и остались ли в Брашене священники?
А затем кризис миновал: Лестия сумела выкарабкаться. Йовен воспринял отступление Ржавой Смерти как господне чудо. Воспринял обоими сердцами. Потому что разумом осознавал – чудо это он во многом сотворил своими руками.
Он накормил Лестию похлебкой, сваренной из последних остатков продуктов (конечно, она не шла ни в какое сравнение с той, что готовила Лестия, но все-таки была способна кое-как насытить выздоравливающий организм), и сказал, что должен выйти из дома – пора было добыть еды.
– Только возвращайся поскорее, ладно? – шепотом (от слабости ей было трудно говорить) попросила Лестия и улыбнулась такой доброй и лучезарной улыбкой, что Йовен чуть не заплакал от охватившей сердце щемящей нежности.
Город опустел.
За три часа, проведенные на улицах Брашена и в его домах, Йовен не встретил ни единой живой души. А вот трупов, многие из которых уже начали разлагаться, он увидел предостаточно.
Ему, бывшему ученику городского лекаря, а теперь и лекарю самостоятельному, было ясно, что уже как минимум дня четыре, а то и все пять мертвые тела с улиц, а также из домов не вывозились.
Некому?
Неужели они с Лестией остались здесь одни?
Странно. По его расчетам, Ржавая Смерть при всей своей ненасытности еще не должна была выкосить всех горожан. Разве что оставшиеся в живых, дойдя до полного отчаяния, покинули город? Если это так, то плохо – придется искать следы, вычислять, по какой дороге они ушли, потом догонять… А время дорого. Оно всегда было недешевым, а уж сейчас ему и вовсе цены нет. Вернее, цена одна – жизнь айредовская. Или смерть. И то, и другое равно принимается судьбой к оплате.
Йовен не поленился и после того, как наскреб в заплечный мешок по чужим (ныне уже ничьим, потому как хозяева умерли и некому было предъявить права на собственность) погребам картошки, сала и лука, поднялся на самую высокую в городе колокольню храма – того, что располагался в двух шагах от Рыночной площади.
