Роман Злотников - Армагеддон
Как он и ожидал, Израель торчал у отца в офисе. Когда Виктор просунул голову в дверь, дядя Беньямин, отец Израеля, что-то торопливо набирал на клавиатуре, одновременно говоря с кем-то по телефону, зажатому между плечом и щекой. Так что увидев просунувшуюся в дверь вихрастую голову Виктора, он, не отрываясь ни от одного из своих дел, просто указал глазами на дверь задней комнаты, где Израель обычно и коротал время за экраном.
Израель сидел в чате. Причем в каком-то русскоязычном. Наверное, болтал с Самуилом. Семья Самуила, еще одного парня из их компании, уехала в Империю еще два года назад. Тогда Израель, узнав о том, что родители Самуила подали прошение на эмиграцию в Империю, возмутился так, что даже объявил ему бойкот. А потом ничего — отошел. И сейчас частенько болтал с ним в чате. Впрочем, всем ребятам было ясно, откуда у Израеля ветер дует. Он был из семьи коренных собров. Его дед по отцу служил в элитных парашютных частях и одно время даже был депутатом кнессета. Причем больше всего он прославился тем, что внес проект закона о запрещении регистрации детей, чьи имена не соответствуют «еврейской культурной традиции». Тогда разразился целый скандал, поскольку, несмотря на столь расплывчатую формулировку, всем было ясно, что законопроект направлен в первую очередь против выходцев из России. Так как именно в их среде возникла и начала распространяться мода на русские имена. Хотя большинство родителей, дающих детям такие имена, родились уже здесь, в Израиле. Впрочем, большинство старалось неким образом сохранять паритет, называя одного ребенка русским именем, а второго еврейским, как, скажем, у них с Ривой. Хотя и не все. Например, у Игоря брата звали Виталием, а сестру Катей. Закон, естественно, не прошел, поскольку так или иначе задевал интересы трети населения страны. А на следующих выборах дед Израеля уже не попал в партийные списки.
— Привет, опять с Самуилом болтаешь?
Израель, который был так увлечен своим чатом, что даже не заметил, как вошел Виктор, вздрогнул и отодвинулся от компьютера.
— А, это ты? Я и не заметил, как ты вошел.
Оба замолчали, Виктор — несколько запоздало поняв, что не стоило вот так в лоб напоминать об истории с Самуилом, а Израель как раз из-за того, что ему — напомнили об истории, о которой он не очень-то любил вспоминать.
Спустя минуту Израель шумно выдохнул и нехотя сказал:
— Да нет, не с Самуилом. Я тут нашел еще один чат. Тут сидят в основном те, кто попал в Империю не из Израиля, а из других стран. Хотя наших тоже хватает.
Виктор, тоже справившийся со своим смущением, понимающе кивнул. Приехавшие в Империю из Израиля как-то очень быстро и непринужденно сбились в этакое плотное землячество, не закрытое, впрочем, совершенно от всех остальных, но все-таки несколько отделенное от жизни коренных русских. Это был свой особый мирок, где продолжали по-прежнему делать мацу, праздновать Песах и другие еврейские праздники, хотя большинство с не меньшим удовольствием принялось отмечать и майские, и ноябрьские и уж конечно Старый Новый год. И как-то так получалось, что стоило только где-то — в городе, на заводе, в институте, в чате, появиться кому-то из переселенцев, как вскоре там вдруг оказывалось множество его земляков. Почему так получалось, никто особо не задумывался, да и страдать по этому поводу никто сильно не страдал. Поскольку все окружающие от этого только выигрывали. Видимо, в крови этого легкого на подъем народа было что-то такое, что позволяло ему довольно споро вписываться в любые нравы, а работы в Империи хватало всем и возможностей для роста тоже. К тому же реализация провозглашенной Императором политики «Родины всех уехавших» довольно жестко отслеживалась и контролировалась и местными властями, и правоохранительными органами. Так что мужичок, рискнувший по пьяни обозвать кого-то из приехавших «сраным жидом», рисковал нарваться на большие неприятности, а несколько попыток создания полулегальных организаций русских (как, впрочем, татарских, башкирских, тувинских и иных прочих) националистических организаций были пресечены быстро и, как многим показалось, неадекватно жестоко.
Впрочем, это еще как посмотреть. При проведении обыска в помещении клуба «Русский дух» милиция была встречена выстрелами. Причем огонь велся прицельно. Двое сотрудников милиции были убиты и шестеро ранены. По глухим намекам, которые, хотя и не получили особого развития, но гуляли довольно долго, некие лица, заинтересованные в скандале, настоятельно рекомендовали руководителю клуба отставному прапорщику Зарбузу, как позже выяснилось, уволенному из Таманской дивизии как раз по «психической» статье, устроить кровавое шоу, обещая, с одной стороны, полную безопасность и бездействие со стороны правоохранительных органов, а с другой — широкую рекламу в прессе. Но то ли они чего-то не подрассчитали, то ли оказались не столь влиятельными, как представлялось им самим, во всяком случае, для Зарбуза и его боевиков все закончилось более чем плачевно.
Через три часа после первого выстрела на тихую улочку, где в отдельно стоявшем ветхом домике располагался клуб, въехал, шлепая гусеницами, старенький, но вполне исправный огнеметный танк и, не вступая в переговоры с «героями», залил дом тонной напалма. Из двух десятков боевиков, забаррикадировавшихся в помещении клуба, выскочить из полыхающего здания успели только семеро, а выжило лишь трое, причем наименее пострадавший навсегда остался инвалидом второй группы. Впрочем, те, кто толкнул Зарбуза на этот самоубийственный поступок, попытались отыграться позже, развернув настоящую истерию в газетах по поводу жестокого убийства неразумных детей. Причем скандалом дирижировал кто-то очень умелый и не стеснявшийся в тратах. Газеты наперебой публиковали фотографии субтильных юнцов в траурной рамке (а если юнец не производил впечатления субтильного, то его безутешной матери), неуклюжих поделок, сделанных ими в детском саду, слезливые истории о помощи бабушке на огороде, походе в магазин в пять лет, снятых с дерева кошках и перевязанных лапках у бездомных собачек. А попытки некоторых изданий опубликовать факты пьяных дебошей, кровавого «наказания» провинившихся, массовых драк и изнасилований, которыми также оказалась богата биография погибших, привели к тому, что эти издания подверглись настоящей травле.
Апогея скандал достиг тогда, когда один из корреспондентов, из числа тех, кто оседлал эту тему наиболее плотно, прорвался к Императору на каком-то протокольном мероприятии и, сунув ему под нос микрофон, попросил высказать свое отношение «к чудовищной жестокости и произволу преступников в погонах». Этот кадр был потом растиражирован всеми новостными каналами мира. Виктор и сам помнил, как вся их семья, тогда только собиравшаяся подавать прошение на получение подданства и иммиграцию, собралась у телевизора, чтобы своими глазами увидеть то, о чем дядя Иосиф (он целыми днями торчал у телевизора, перещелкивая имперские каналы и то и дело оглашая воздух возгласами типа: «Руфочка, посмотри, как интересно, показывают такой же генератор, как у нашего Леви!»), уже успевший посмотреть все это в дневной программе новостей, рассказывал буквально взахлеб. Виктор навсегда запомнил, как Император остановился, окинул подскочившего корреспондента неожиданно тяжелым взглядом (отчего тот сразу же как-то скукожился) и, протянув руку, взял микрофон. Причем этот жест вышел у него каким-то небрежно величественным. Он поднял голову и обвел глазами остальных журналистов, повисших на ограждении и спинах дюжих телохранителей, затем едва заметно скривил губы в слабом намеке на ироничную улыбку и поднес микрофон ко рту.
