Стефан Гайм - Агасфер
Эйцен хотел было возразить, хотя в глубине души понимал, что Христос дал распять Себя не затем, чтобы увековечить господство власть имущих и их приспешников, но Агасфер, подняв руку, сказал: "Где Дух Господень, там свобода, ибо Господь все решает Сам и не уступает права другому; если же правда, что человек создан по образу и подобию Божьему, кто посмеет втискивать дух человеческий в выхолощенные доктрины?" Эйцен почувствовал себя загнанным в угол, он поглядел на пляшущие тени, мечущееся пламя, и ему померещилось, будто где-то там его поджидают чертенята с раскаленными вилами и копьями; он даже вскрикнул. Нет, это всего лишь господин тайный советник легонько тронул его пальцем и промолвил: "Недаром еще апостол Павел написал римлянам, что те, кто назвал себя мудрыми, обезумели".
Пока Эйцен слушал, в голове у него одно речение из Священного Писания начало цепляться за другое, как колесики от слаженного часового механизма, который словно сам собой заработал, затикал, и Эйцену показалось, будто черт ненароком подбросил ему спасительную веревку, за которую можно ухватиться. Поэтому он сказал: "Все верно, но что имел в виду апостол Павел, когда писал эти слова? Да, человек может заблуждаться, но разве же справедливо отдавать его за совершенную ошибку дьяволу и проклинать на веки вечные? Пусть я ошибался, надеясь создать на земле нечто, что было бы похоже на Царство Небесное, послушное изволению лишь одной воли; но человек не должен равнять себя с Богом, ибо он есть всего-навсего горстка праха".
Лейхтентрагер молчал, скрестив руки на груди, Агасфер же кивал головой, но, пожалуй, он вспоминал свои слова, которые были сказаны, когда Иисус оказался у его дверей; во всяком случае, Эйцен решил, что выбрал правильный путь: еще немножко самоуничижения, а там, глядишь, удастся спихнуть на кого-нибудь собственную вину, тогда, возможно, суровый приговор будет отменен или, по крайней мере, смягчен. "Следовательно, - продолжил Эйцен, - человеку свойственно ошибаться, Господь же не ошибается никогда, все вершится по воле Божьей - как Он решил, так и будет, все исполняется по Его приказу; следовательно, не человек виновен, а Бог, то есть грехи человеческие лежат на Боге, иначе Он не послал бы Своего единородного Сына брать на Себя все грехи мира".
"Стало быть, - сказал Агасфер, - злые и жестокие евреи не виноваты в том, что они кричали "Да будет распят!" и "Да будет кровь Его на нас и на детях наших"? Значит, им пришлось кричать "Да будет распят!" и совершать прочие злодеяния, чтобы исполнилась воля Божья? Значит, надо было проклинать не меня, Агасфера, а самого Бога за то, что я сделал по Его воле, и это Бог обречен в моем лице на вечные скитания?"
Суперинтендант понял, куда завели его собственные доводы - в трясину, которая засасывает тем глубже, чем сильнее барахтаешься, но страх перед адскими муками и вечным пламенем слишком силен; Господь могуч, подумал он, и моя вина Его не обременит, поэтому он ответил: "Да! Твоя правда. За что же наказывать пастыря, если он делал только то, что велел хозяин стада? И, повернувшись к своему другу Лейхтентрагеру, возопил: - Где же твоя логика, черт? Где же твой разум, сатана?" Угольчатые брови Лейхтентрагера взлетели вверх, а в глазах его блеснули искорки, ибо он всегда справлялся с простой арифметикой быстрее, чем те, кто во всем полагался на христианское вероучение и чудотворство Господнее. Он встал, подошел к книжной полке, на которой выстроились Библии, а также богословские фолианты в роскошных переплетах и окладах; справа размещались печатные труды самого Эйцена, его главное богатство и предмет гордости. Вытащив "Христианское назидательное чтение и пр., и пр.", вышедшее в шлезвигской печатне Николауса Вегенера, Лейхтентрагер перелистнул несколько страниц, удовлетворенно кивнул и заметил, что сия книжица посвящена вопросам praedestinatio, то есть предопределения или Божественного Промысла, о котором сейчас и идет речь; когда Эйцен, которого бросило в жар, подтвердил это, Лейхтентрагер как бы между прочим спросил, сам ли господин суперинтендант являлся сочинителем или, может, книга написана кем-то другим; пришлось Эйцену подтвердить свое авторство; тогда его друг вернулся с книгой в руках к столу, положил ее открытой перед Эйценом, указал пальцем на соответствующую главу, потом строку и сказал: "Читай!" Эйцен беззвучно зашевелил губами, но Лейхтентрагер велел: "Читай вслух! Пусть Агасфер тоже послушает".
Эйцену не оставалось ничего другого, как прочитать то, что некогда он написал сам в порыве христианского правоверия и от чего сейчас бы отказался, будто это никогда ему и в голову не приходило, хотя подобные мысли он не раз слышал от своего учителя, незабвенного Мартинуса Лютера еще в Виттенберге, а именно: "Господь, благой и всемилостивый, никого не избрал для греха, проклятия или вечной смерти; проклятие безбожнику предопределено им самим".
"Им самим, - повторил тайный советник и добавил, подняв глаза к небу: - А не тем, кто свыше". Перелистнув еще несколько страниц, он снова приказал: "Читай!" Эйцену опять пришлось читать вслух написанное когда-то, что теперь, быть может, станет приговором: "Бог сурово покарал и карает по сей день упорствующих и упрямствующих иудеев за их злодеяния и самоволие; следует отметить, что Священное Писание возводит эту жестокую и долгую кару не к Божественному Промыслу, а обусловливает ее злонамеренностью и свободной волей самих иудеев".
"Свободной волей самих иудеев, - повторил Лейхтентрагер. - Если это верно по отношению к евреям, людям простым и бедным, то должно быть тем более справедливо по отношению к господину доктору богословия, вот так-то, дружище".
"Пошли, господин суперинтендант, - сказал Агасфер, шагнув к камину. Час пробил".
"Пошли, - сказал Лейхтентрагер, взмахнув рукой. - Пора".
У Эйцена затряслись колени; ему хотелось бы задержаться, выпить еще вина, которое ало мерцало на столе, но он понял, что этого ему уже не позволят, и лишь испугался застрять в каминной трубе, когда они втроем будут вылетать из нее, и все они, он сам, Лейхтентрагер и Агасфер, зажарятся прямо здесь. Но Лейхтентрагер, который внезапно оказался весь в белом, как ангел с картинки, и Агасфер, одежды которого сделались будто сотканными из света, бережно взяли Эйцена под руки, словно угадав его опасения; не бойся, сказал Лейхтентрагер, мы уж тебя причастим по всем правилам. Не успел Эйцен удивиться тому, что к свершению обряда вроде бы ничего не готово, как ему открыли рот, словно на приеме у зубодера, и голос Лейхтентрагера произнес: "Ну, давай сюда свою душу, все равно она у тебя неважнецкая". Тут он почувствовал, что внутри что-то оборвалось, хотел вскрикнуть, взмолиться Богу или еще кому-нибудь, но уже не сумел.
