Артур Кларк - Солнечная буря
Решить все можно было единственным образом – поручить всю работу Афине, искусственному разуму, рукотворной душе щита. Для нее щит служил телом, его датчики и каналы связи – нервной системой, маленькие двигатели – мышцами. Афина отличалась таким потрясающим умом, что сложнейшая проблема поворота диска для нее являлась всего лишь напряженной мыслительной задачей.
Итак, многомесячный труд был завершен. Днем и ночью созвездия крошечных реактивных двигателей волнообразно вспыхивали по поверхности диска. Зрелище получалось чарующе красивым. Нежные толчки мягко, но настойчиво накреняли диск.
Постепенно, как это получалось при имитации процесса, щит повернулся к Солнцу «лицом».
Бад знал, что ему не стоило так сильно переживать. Все было спланировано, продумано и проиграно в режиме имитации много раз. Шансы на неудачу практически сводились к нулю. Но он все равно волновался. Не из-за того, что маневр был сопряжен с риском, и даже не потому, что он мог быть признан виновным в случае какого-либо сбоя. Как истинный астронавт он молился об удаче.
Его волновало нечто иное – нечто такое, в чем он ничего изменить не мог. Это было связано с Афиной.
Третье кибернетическое существо-нечеловек, наделенное правами, на взгляд Бада, сильно отличалось от Фалеса и Аристотеля, ее старших братьев. О, Афина точно так же блистала сообразительностью, эффективностью и компетентностью, как они. Пожалуй, в интеллектуальном отношении она даже превосходила своих предшественников. Но там, где Аристотель извечно проявлял необыкновенную серьезность, а Фалес – некоторое упрямство и склонность указывать на очевидное, Афина была… иной. Она могла вести себя игриво. Тонко шутила. Порой просто-таки почти кокетничала. Флиртовала! А порой вдруг начинала выклянчивать внимание к себе – будто ее ментальность напрямую зависела от того, похвалит ее Бад или нет.
Он пытался обсудить эту странность с Шиобэн. Та заявила, что он просто-напросто неисправимый старый сексист: Афину наделили женским именем и женским голосом, поэтому он, дескать, и приписывал ей (совершенно ошибочно) черты женщины.
Что ж, может быть, все так и обстояло. Но с Афиной Бад работал в более тесном контакте, чем кто бы то ни было еще. И хотя больше никто не обращал на это внимания, хотя все диагностические тесты показывали, что все в полном порядке, все равно что-то в Афине Бада тревожило.
Как-то раз у него создалось полное впечатление, что Афина ему лжет. Он задал ей откровенный вопрос – ведь ложь противоречила ее программированию, – и, конечно, Афина все отрицала. Да и о чем она могла бы солгать? И все же зерно сомнения осталось.
«Разум» Афины представлял собой логическую структуру такой же степени сложности, как ее физическая инженерная конструкция. Внутренние уровни управления простирались от однолинейных подсистем, контролировавших работу крошечных ракетных двигателей размером с булавочную головку, до гигантских мыслительных центров на поверхности искусственного сознания. Проверочные тесты ничего не показывали, но это могло означать, что в глубине этого колоссального нового разума кроется какой-то изъян – какой именно, Бад не понимал и не мог распознать его причину. Но если что-то было не так, он был обязан понять, что с этим делать.
Между тем, несмотря на все тревоги Бада, Афина превосходно совершила маневр поворота щита – то есть справилась с первым серьезным заданием. И пусть себе кокетничает, сколько ей заблагорассудится, лишь бы завтра так же хорошо сделала свою работу. Но Бад знал, что не успокоится до тех пор, пока это не произойдет.
Искусственное затмение Солнца на софт-скрине Бада завершалось. Тень почти целиком накрыла Землю, очертания материков подчеркивали огни городов вдоль побережий и долин больших рек. Только край планеты еще горел полумесяцем дневного света. Была видна и Луна. Она плыла в океане колоссальной тени щита. Так уж получилось, что именно сейчас орбита Луны принесла ее близко к линии Земля – Солнце. Завтра ожидалось полное затмение.
– Господи, – прозвучал голос Михаила с базы «Клавиус». – Что мы сотворили?
Бад понял, что он имеет в виду. Прилив гордости, вызванный тем, что щит достроен и повернут в нужное положение, что достигнута кульминация многолетнего героического труда, – это чувство быстро развеивалось, стоило только задуматься о смысле этой небесной хореографии.
– Все действительно случится, да?
– Боюсь, что так, – грустно ответил Михаил. – И нам, немногим, суждено остаться здесь.
– Но хотя бы мы есть друг у друга, – донесся через несколько минут с Марса голос Хелены. – Пора помолиться, вам так не кажется? Или что-то спеть. Какая жалость, что для астронавтов не написано хороших молитв.
– Меня об этом лучше не спрашивать, – сказал Михаил. – Я православный.
А Бад негромко проговорил:
– А мне кажется, я знаю один подходящий гимн. Его слова еще не могли долететь до Хелены, но тот гимн, который запела она, немного подвирая от волнения, оказался тем самым, который и ему пришел в голову.
«Отец наш всемогущий, позволь к Тебе воззвать. Лишь Ты умеешь бури морские усмирять…»
Бад начал подпевать. Сдвинув брови, он старался вспомнить слова. А потом услышал голоса Роуз Дели и других людей, работавших на щите. Наконец даже Михаил, которому слова, наверное, подсказывал Фалес, подключился к общему хору. Один только Юджин Мэнглс озадаченно молчал.
«Услышав глас Твой грозный, с небес летящий глас, бушующие волны улягутся тотчас…»
Конечно, этот межпланетный хор, если задуматься, выглядел ужасно нелепо. Об этом позаботились профессор Эйнштейн и его знаменитые задержки из-за скорости света: к тому времени, как Хелена слышала строчку, спетую остальными вслед за ней, она уже допевала следующую. Но почему-то это не имело никакого значения, и Бад распевал с большим чувством вместе с горсткой своих товарищей, отделенных друг от друга десятками миллионов километров:
«Тем помоги, Отец наш, тех бедных защити, кого застигла буря средь моря на пути!»
Он пел и чувствовал, что рядом с ним безмолвно, без единого вздоха присутствует Афина.
36
Закат (III)
В этот последний вечер Шиобэн Макгоррэн в одиночестве взволнованно расхаживала по своему небольшому кабинету на одном из этажей «евроиглы». Время от времени она посматривала в окно на затемненный Лондон.
Город выглядел так, словно над ним сгустилась ночь, но улицы были ярко освещены.
«Какие бы звуки я сейчас слышала, не будь мой кабинет оборудован звуконепроницаемым окном? – гадала Шиобэн. – Смех, крики, гудки машин, сирен, звон разбитого стекла?»
