Кристофер Прист - Опрокинутый мир
— Лиз, это не обман чувств. Я не просто видел, не просто воспринимал — я жил в этом мире. Как бы вы ни разуверяли меня, для меня он реален. И я не один. Большинство жителей города знают то же, что знаю я. Наши знания восходят к Дистейну, потому что он был здесь с самого начала. И если мы не погибли за столько лет, то лишь благодаря этим знаниям. Эти знания — опора всему, они сохраняют нам жизнь, без них мы не понимали бы, что Город должен перемещаться…
Элизабет попыталась что-то сказать, но он продолжал:
— Лиз, после того как мы расстались тогда, мне надо было подумать. Я поехал на север, еще дальше на север. И обнаружил такое… такую преграду, такой вызов нашей способности уцелеть в этом мире, с каким мы не сталкивались никогда прежде. Встреча с вами была — не умею выразить — подарком, какого я не ожидал. Но она косвенно повлекла за собой открытие еще большего значения.
— Что же это за открытие?
— Не могу вам сказать.
— Почему?
— Я не вправе говорить о нем ни с кем, кроме членов Совета. Они наложили пока запрет на распространение информации. Если новость станет всеобщим достоянием, не миновать беды.
— Какой беды?
— Вы слышали о терминаторах?
— Слышала, хоть и не знаю толком, кто это такие.
— Ну, как бы объяснить… Это те, кто хочет заставить Город остановиться. Если новость дойдет до них, поднимется страшная кутерьма. Город только-только оправился после тяжких потрясений, и навигаторы отнюдь не жаждут нового кризиса.
Элизабет смотрела на него молча, не находя слов. Неожиданно она увидела себя и всю ситуацию в новом свете. Судьба поставила ее как бы на стыке двух реальностей: ее собственной, привычной с детства, и реальности Гельварда. И как бы ни сблизились эти две реальности, им не сомкнуться. Подобно кривой, что вычертил Дистейн, выражая свое восприятие мира: чем ближе Элизабет подступала к Гельварду, тем стремительнее от него удалялась. Угораздило же ее впутаться в трагедию, где одна логика пасовала перед лицом другой, — и найти выход оказывалось ей не по силам.
Гельвард был несомненно искренен, сам факт существования Города и его обитателей совершенно неоспорим, но теории, на которых они строили всю свою жизнь, более чем странны, и главное — непреодолимым оставалось основное противоречие: Город и горожане никогда не покидали Землю. Элизабет видела одно, Гельвард утверждал другое, и переубедить его было невозможно. А стать на его точку зрения тем более. Любая попытка сомкнуть реальности, совместить несовместимое вела в тупик.
— Я собираюсь завтра уехать из Города, — сказала Элизабет.
— Поехали вместе. Мне как раз предстоит поездка на север.
— Ничего не получится, мне надо вернуться в селение.
— В то самое, откуда привезли женщин?
— Да.
— Это по пути. Я достану вам лошадь.
Новое противоречие: селение лежало на юго-западе от Города.
— Зачем вы пожаловали к нам в Город, Лиз? В же не из местных…
— Хотела повидать вас.
— Зачем?
— Сама толком не знаю. Вы напугали меня, но я встретила еще и ваших коллег, вступивших в переговоры с селянами. Хотелось выяснить, что происходит. Лучше бы я не ввязывалась в эту историю. Честно говоря, я и сейчас вас боюсь.
— Я же сейчас смирный…
Она рассмеялась — и поняла, что смеется впервые с того дня, как прибыла в Город.
— Да нет, — сказала она, — тут дело не в вас. Все, что я принимала как само собой разумеющееся, здесь, в Городе, выглядит иначе. И не мелочи, а самые важные понятия, например, цель жизни. Вы все здесь такие целеустремленные, словно Город — средоточие всей человеческой цивилизации. А это не так. Для человека на свете есть множество дел, и стремление выжить — не единственная цель существования, и даже не главная. Вы поставили себе задачей выжит любой ценой. Мне же, Гельвард, довелось побывать во многих других местах, кроме Города, во многих-многих других. Что бы вы ни думали, ваш Город вовсе не центр Вселенной.
— Нет, центр, — возразил он. — Потому что, если мы усомнимся в этом, мы все умрем.
8
Выбраться из Города оказалось гораздо проще, чем представляла себе Элизабет. Вместе с Гельвардом и еще одним мужчиной по имени Блейн они спустились на конюшню, оседлали трех лошадей и двинулись в направлении, которое Гельвард упорно называл северным. Вновь, в который уже раз, она спросила себя, что стряслось с его чувством ориентации, — судя по солнцу, они ехали на юго-запад, — но вслух ни каких вопросов не задала. Пожалуй, она уже привыкла к тому, что логика Гельварда противоречит здравому смыслу, но предпочла не подчеркивать этого лишний раз. А может, вынужденно научилась считаться с мнением горожан, даже не разделяя его.
Когда они очутились под тушей Города, Гельвард показал ей огромные стальные колеса, и добавил, что колеса вращаются, только почти неразличимо медленно. Тем не менее, по его словам, Город перемещается на милю каждые десять дней. На север или на юго-запад — смотря по тому, захочет она руководствоваться городскими или собственными представлениями.
Путешествие заняло два дня. Мужчины то болтали между собой, то обращались к ней, хотя подчас она понимала их с трудом. Она чувствовала, что перегружена впечатлениями до предела и попросту не способна усвоить что-либо еще.
К вечеру первого дня они оказались примерно в миле от ее селения, и Элизабет сообщила Гельварду, что пора расставаться.
— Нет-нет, поезжайте с нами. Вернуться всегда успеете.
— Но я собираюсь в Англию, — ответила она. — Надеюсь, что сумею вам помочь.
— Сначала вы должны кое-что увидеть.
— Что именно?
— Сами не знаем, — отозвался Блейн. — Вот Гельвард и подумал, что вы, может быть, подскажете…
Элизабет поупиралась минуту-другую, но в конце концов сдалась. Оставалось диву даваться, как быстро и в общем-то охотно она дала себя вовлечь в чуждые ей заботы. То ли эти люди чем-то привлекли ее, то ли растормошили: обычаи Города при всей их странности подчинялись определенной логике, создавая подобие цивилизации, — и это в стране, которую на протяжении многих десятилетий раздирала анархия! За считанные недели, проведенные в селении, Элизабет стала ощущать, что повадки крестьян этой местности, их хроническая летаргия, неспособность справиться даже с пустяшными житейскими проблемами истощили ее волю, почти исчерпали ее профессиональную готовность служить интересам других. Горожане были людьми иной породы: очевидно, потомками какой-то группы, уцелевшей в дни катастрофы и продолжавшей жить по законам прошлого. В Городе сохранились все признаки организованного общества: дисциплина, чувство цели, безусловное, присущее каждому самосознание — все это не могло не привлекать, несмотря на заведомый оттенок анахронизма, невзирая на явные несоответствия между формой и содержанием.
