Сергей Званцев - Были давние и недавние
— Ну-с, милай-дорогой, — дурашливо произнес бас, — так как же насчет социализации земли, а?
— Я стою на платформе поддержки Добровольческой армии, — прошептал Воронов, чувствуя, что голос ему изменил.
— А я вот сейчас покажу тебе платформу… А я вот сейчас покажу… сейчас… платформу…
Приговаривая таким образом, марковский офицер одной рукой теперь держал Воронова за горло, а другой бил его ладонью по лицу. Никто вокруг не обратил особого внимания на это уже ставшее обычным зрелище: белый офицер бьет человека в штатском.
— Оставьте его, подполковник, — досадливо крикнул Кляйвель, не вставая, впрочем, с места. — Я ручаюсь за его благонадежность.
— А ты кто таков? — зарычал марковец, но его тотчас окружили приятели и, что-то шепча ему на ухо, быстро увели.
— Надеюсь, он тебя не очень больно?.. — с вежливым участием спросил Кляйвель, усаживая бледного и дрожащего Воронова за свой столик.
— Это возмутительно, — с трудом двигая вспухшими губами, выговорил Воронов, опускаясь на стул рядом с Кляйвелем. — Они думают, что если я — бывший эсер…
— Почему же «бывший»? — спросил Кляйвель.
— Уверяю тебя…
— А я тебя уверяю, — твердо сказал Кляйвель, — что отнюдь не «бывшие», а самые подлинные эсеры, в том числе сам Савинков, доблестно борются против большевиков.
— Ты бы это не мне, а им сказал, — заулыбался воспрянувший духом Воронов. («Между прочим, — подумал он, — получилось не так уж плохо: мерзавцы видели, что Кляйвель за меня вступился!») — Ну, здравствуй, Эдди! До чего же ты похорошел, черт возьми! Знаешь, сколько лет мы не виделись? Десять.
Небо было черное, в тучах, а здесь, в саду, весело и уютно горели фонарики. На ярко освещенной эстраде какая-то пара танцевала танго. Друзья, заказав кофе и бутылочку бенедиктина, предавались лирике.
Воронов уже почти забыл о пережитой неприятности и, запивая горячий кофе обжигающим ликером, весело болтал:
— Ты знаешь, ведь я от тебя не скрывал и тогда: с гимназических лет я вступил в партию эсеров. Где-то, левее нас, были грубые, озлобленные большевики; рядом — толковые ребята, меньшевики; справа — корректные кадеты; дальше — всякие Гучковы, Марковы-вторые… Полная ясность. Теперь все смешалось, все! Уже не слева, а над нами — большевики, а мы, все остальные, забыли распри и мечтаем об одном: сбросить большевиков в пропасть… Может быть, закажем в буфете что-нибудь посущественней? Здесь неплохо жарят шашлык на вертеле.
Кляйвель немного подумал и отказался:
— Мой рабочий день еще не закончен. Слушай, Толя, у меня есть к тебе небольшая просьба, ты не откажешь? Ну хорошо, хорошо, при чем поцелуи? Верю. Итак, скажу тебе по секрету: на Русско-Балтийском заводе снарядные стаканы делаются с браком — несомненный результат большевистской агитации.
— Всюду, всюду они несут с собой тлен и разложение! Я еще в семнадцатом говорил…
— Погоди. Речь идет о другом. Необходимо выявить большевистских агитаторов. Не знаешь ли ты кого-нибудь из них?
— Но ты разве забыл? — смутился Воронов. — Мы большевиками преданы анафеме и…
— Ты меня не понял, — стал терпеливо объяснять Кляйвель. — У тебя не может быть, так сказать, официальных связей, это понятно. Но, черт возьми, люди остаются людьми, кое-кого ты знал раньше…
— Из старых почти никого не осталось, Эдди!
— Ты сам говоришь — почти. Задача нелегкая, но если бы тебе встретиться — о, совершенно случайно, конечно! — где-нибудь на улице встретиться, остановиться, потолковать со старым знакомым…
— Он не подаст мне руки!
Кляйвель поморщился:
— Будь деловым человеком, Анатолий! Можешь уверить его в своем полном разочаровании в белом движении, пожалуйся, наконец, что тебя сегодня побили офицеры марковского полка… Знаешь, получилось довольно удачно, что этот мерзавец именно сегодня… гм… придрался к тебе, об этом завтра в городе заговорят.
— Пожалуй, действительно, здорово получилось, — загорелся Воронов. — Ей-богу, ты прав. Ну что же, попробую.
— Отлично. Живу я у теток. Будут новости — дашь знать. — Кляйвель посмотрел на часы: — А сейчас — иди. Если бы ты знал, сколько у меня дел!
— Еще бы, — почтительно сказал Воронов. — Еще бы! Он замялся и вдруг, наклонясь к уху Кляйвеля, спросил дрогнувшим голосом:
— Слушай, Эдди, а что, если все же победят большевики? Что тогда делать?
Кляйвель снисходительно улыбнулся, как взрослый улыбается неосновательным страхам ребенка:
— Меня принимал перед отъездом мистер Черчилль. Ты слышал о мистере Черчилле? Очень влиятельный государственный деятель, хотя относительно еще молод. Я понял из его слов и… некоторых интонаций его голоса, что опасения твои необоснованны.
— Ну, слава богу! — молитвенно прошептал Воронов. — Слава богу!.. — И крепко пожал, прощаясь, руку Кляйвеля.
Проходя на обратном пути мимо столика, за которым кутили марковские офицеры, он высокомерно скривил губы. Его давешний обидчик, краснолицый подполковник, отвернулся с ворчанием собаки, собравшейся вцепиться в чью-то глотку, но услышавшей от хозяина властное «тубо!».
Воронов с поднятой головой миновал опасное место и почти столкнулся с высоким пожилым человеком в элегантном сером пальто и в мягкой шляпе с большими полями.
«Инженер Свиридов! С Русско-Балтийского завода! — сразу узнал он прямой стан, бородку клинышком, как на портрете Тимирязева, и твердо сжатые губы. — Вот уж не ожидал его здесь увидеть!»
Свиридов направлялся к столику Кляйвеля. Воронов еще с минуту смотрел ему вслед и увидел с чувством, похожим на ревность, как Кляйвель поспешно встал навстречу инженеру…
Кляйвель склонился в изящном полупоклоне:
— Я безгранично благодарен вам, Иван Павлович, за то, что вы откликнулись на мое приглашение. Я надеялся, что наше старое знакомство…
— Приглашение? — насмешливо переспросил Свиридов. — А я в простоте душевной думал, что это — повестка о явке. Немного меня смущало только одно: почему в сад Сарматовой, а не, скажем, в какую-нибудь комендатуру или… я уж не знаю, как это у вас называется?
Свиридов говорил очень тихо, с уверенностью, что никто его не перебьет. Закончив, он вопросительно посмотрел на Кляйвеля, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Что вы, Иван Павлович, что вы! — воскликнул Кляйвель, стараясь развязностью прикрыть смущение. Он ловко подставил стул Свиридову и сам уселся рядом. — Чаю? Вина? Мне говорили, что здесь сохранилось недурное «абрау».
— Вы очень возмужали с тех пор, как я вас видел в последний раз, — сказал Свиридов, не отвечая на любезное предложение. Старый инженер внимательно глядел в лицо офицера и говорил без улыбки, в голосе его совсем не было теплоты.
