Василий Головачев - Дети Вечности
Проконсул усмешливо подмигнул Ратибору, повернулся и словно растаял в воздухе, только ветер прошелестел по залу.
Через несколько секунд драккар Грехова отстыковался от станции и метнулся в ночь, моментально исчезнув из поля зрения ее локаторов.
– Забава теперь меня возненавидит, – прошептала Настя на ухо Ратибору, хотя думала о другом.
Железовский услышал шепот.
– Нет, девочка, все правильно. Каждый из нас способен ошибаться, даже самые «непогрешимые» руководители, ошибается и Забава. – Железовский вдруг усмехнулся. – Если бы ты не опередила ее, она сама выключила бы поле.
Брови у Насти поднялись.
– Вы думаете, что она?..
– Уверен. Неужели ты считаешь, что Забава не смогла бы тебе помешать?
Анастасия растерянно посмотрела на Ратибора, стоявшего с ничего не выражавшим лицом, будто разговор его не касался, потом снова на Железовского.
– Не знаю… наверное, могла…
– Зато я знаю. – Комиссар кивнул всем присутствующим и двинулся к выходу.
– Мне с вами? – мысленно спросил его Ратибор.
– Побудь с Настей, пусть успокоится. Через два часа встретимся в Центре-I на Земле.
Связь «спрута» принесла три длинные ноты: ре-ми-соль – сигнал общего внимания, затем раздался незнакомый гортанный голос, пересыпанный свистящими обертонами:
– Дивно гремит Бог гласом своим, делает дела великие, для вас непостижимые [43].
Голос исчез в нарастающем хрипе, со щелчком наступила тишина.
– Кто это сказал? – опомнился Железовский, застыв у выхода из помещения, где застала его странная передача.
– Обладатель сообщения не идентифицируется, – после паузы ответил координатор «спрута». – Передача не пеленгуется, сигнал возник в системе связи спонтанно.
– Может быть, это чужане шутят? – предположил далекий Баренц. – Или К-мигранты?
– А если сам Конструктор?
– Вряд ли, если бы он способен был так шутить, мне бы давно установили с ним прямой контакт.
– В таком случае задание лингвистам и ксенопсихологам: срочно разобраться в послании и дать рекомендации.
Аристарх вскинул руку, прощаясь, шагнул за порог, исчез.
– Идем, – разжал губы Ратибор, беря Настю под руку.
– Куда?
– На Землю. Габриэль, наверное, прав, все сейчас решается там, даже судьба Конструктора, хотя представить это трудно. Интересно, что он хотел сказать своим «мы не встретимся»?
Анастасия вздрогнула, хотела что-то сказать, но передумала, а Ратибор был занят своими мыслями, и поэтому мысль девушки прочитать не смог.
За три часа до подхода Конструктора к поясу вакуум-резонаторов стало известно, что из Систем исчезли все чужане. Не только их чудовищные «корабли», за исключением одной «морской раковины», но и отдельные рои и особи. За ними ушли из-под наблюдения и серые призраки.
Безопасники восприняли это бегство как предупреждение очередного и, может быть, последнего катаклизма и срочно созвали совет для решения одной-единственной проблемы: что делать? Дискуссия длилась долго – почти пять часов, а потом дискутировать стало некогда, Конструктор подходил к границам «ничейной зоны», за которыми его ждали изготовившиеся к бою установки вакуум-резонансных излучателей.
Ратибор не участвовал в совещании, он сопровождал Настю домой.
Они избрали окружной путь – через метро тревожной линии попали сначала на спейсер «Клондайк», стерегущий Землю в составе второго погранфлота на расстоянии в миллион километров от нее. Земля отсюда виделась голубоватым пятнышком света, и Анастасия невольно прошептала:
– Господи, какая она маленькая!..
Ратибор не ответил. Ему было холодно и одиноко, несмотря на близость любимой женщины, потому что за ее пережитыми страхом и болью прятались неуверенность и смятение, рожденные тревогой за судьбу Габриэля Грехова, и факт этот не подлежал сомнению. Что он означал для него лично, Ратибор анализировать не хотел, но тщательно скрывал от девушки свое настроение и мысли. Она же, занятая своими переживаниями, скорее всего воспринимала его ровное поведение как нечто само собой разумеющееся, хотя и мало соответствующее обстановке.
Линия метро «Конунга» вынесла их на Луну, в парк Геограда, откуда они перепрыгнули в Новосибирск. И первое, что поразило обоих, – большие группы людей, молча вслушивающихся в речи ораторов, молодых и старых, мужчин и женщин, одинаковых в своем стремлении донести до слушателей свои мысли и переживания. Это были не только члены Всемирного координационного совета, психологи и социологи Академии наук, но и лидеры неформальных и общественных организаций, писатели, известные деятели искусств, актеры, художники и просто люди, почувствовавшие ответственность за жизнь на Земле, как за свою собственную. Видимо, слова Баренца и Грехова, прозвучавшие в передаче всемирного информвидения, не пропали даром. Зерна сомнения в правильности курса «защиты до последнего патрона», посеянные в благодатную почву, взошли и уже давали плоды: люди начали думать, взвешивать свои действия и чувства, и все меньше оставалось таких, кто на появление К-гостей отвечал пальбой или криком страха.
По дороге к дому почти не разговаривали. Настя перестала дрожать и шла задумчиво-рассеянная, опираясь на твердую руку Берестова. На широте Новосибирска стоял полдень, солнечный и тихий, воздух был напоен ароматами начала лета, природа звала отдохнуть, и не хотелось думать ни о чем зловещем, и только лица попадавшихся на пути прохожих заставляли сердце биться в прежнем ритме заботы и тревоги.
Ратибор не стал заходить к Анастасии, а она не стала его приглашать. Оба все понимали без слов.
– Берегись, опер, – тихо сказала девушка на прощание, не отвечая на его поцелуй, – еще не все закончено… и нет уверенности ни в чем. Обещай мне выполнить одну просьбу.
Ратибор посмотрел ей в глаза, пытаясь понять, чего она хочет, сказал медленно, как Железовский:
– Обещаю.
– Найди Габриэля… где хочешь, но найди. И передай… – Она подумала. – Передай ему, что он ошибается, он – не изгой, ты понял?
– Я понял. – Губы едва двигались, и разжимать их приходилось силой. – Он не изгой. Прощай. – Он повернулся, чтобы уйти, но Анастасия задержала его, положив руку на плечо, повернула лицом к себе.
– Не делай далеко идущих выводов, опер. Может быть, Габриэль на самом деле – дитя вечности, как он однажды выразился, но это мы превратили его в хомозавра, которому не место среди людей. Он одинок сто лет! Одинок, как… Конструктор, а одиночество – худшая из мук не только для любого из нас, но и для него тоже.
Ратибор принудил себя улыбнуться.
– Почти по Маркесу – сто лет одиночества [44].
