Джейн Харпер - Засуха
— Слушай, дружище, — Рако говорил тише, — мне кажется, все это для тебя немного чересчур. Учитывая твое здешнее прошлое.
Фальк помотал головой, хотя увидеть это было некому.
— Нет. Я же тебе сказал. Это было минутное помешательство. Ничего плохого не произошло.
По крайней мере, больше ничего плохого.
— Слушай, ты сделал все, что мог. Даже больше, — говорил Рако. — Мы продвинулись дальше, чем я когда-либо смог бы, будь я один. Не думай, что я не знаю этого, дружище. Но, может, пора остановиться. Ввести Клайд в курс дела. Я сам виноват. Нужно было сделать это давным-давно. Это не твоя ответственность. И никогда ею не была.
— Рако, дружище…
— И ты помешался на Диконе с Доу. Помешался на том, чтобы уличить их. Такое ощущение, что ты пытаешься наказать их за Хэдлеров, чтобы расплатиться за то, что случилось с Элли…
— Дело вовсе не в этом! Имя Доу было написано рукой Карен…
— Я знаю, но никаких других улик нет! И у них алиби. Теперь — у обоих. — В трубке раздался вздох. — Тот звонок Дикона, во время выстрелов, похоже, подтвердился. Барнс сейчас раскапывает данные с телефонной станции, но девушка из аптеки все подтвердила. Она помнит этот разговор.
— Черт, — Фальк провел рукой по волосам. — Почему она раньше-то об этом не сообщила?
— Ее никогда не спрашивали.
Пауза.
— Дикон этого не делал, — сказал Рако. — Он не убивал Хэдлеров. Тебе необходимо взглянуть правде в глаза. И поскорее. Нельзя все время оглядываться на прошлое, это делает тебя слепым.
Глава тридцать вторая
Напряжение в плечах начало, наконец, отпускать где-то после третьего бокала красного, налитого ему Гретчен. Груз, лежавший на груди так долго, что Фальк уже почти перестал его замечать, вдруг стал легче. Расслабились напряженные мышцы шеи. Сделав глоток, он наслаждался ощущением, как пустеет забитая непонятно чем голова и образовавшуюся пустоту заполняет гораздо более приятный туман.
На кухне было темно; остатки ужина были уже убраны. Тушеная баранина. Это мой, сказала она. Животное, а не рецепт. Они вместе вымыли посуду — ее руки погружены в мыльную воду, его — работают полотенцем. Они действовали в полном согласии, и каждый втихомолку наслаждался ощущением домашнего уюта.
В конце концов они перебрались в гостиную, где он, сытый и довольный, погрузился на диван с бокалом в руке. Он наблюдал, как она неторопливо обходит комнату, приглушая свет настольных ламп, пока комната не погрузилась в теплые золотистые сумерки. Она нажала на невидимую кнопку, и над ними поплыл джаз. Что-то мягкое, ненавязчивое. Темно-бордовые занавески были отдернуты; их слегка пошевеливал ночной ветерок. Снаружи, за раскрытыми окнами, молчала земля.
Тем вечером Гретчен заехала за ним в паб на своей машине.
— А с твоей что случилось? — спросила она.
Он рассказал ей о вандалах. Она настояла на том, чтобы взглянуть самой, и они пошли на стоянку. Гретчен приподняла брезент кончиками пальцев. Снаружи машину помыли из шланга, но салон было уже не спасти. Она сочувственно погладила его по плечу, тихонько рассмеявшись. И вдруг все перестало казаться таким уж ужасным.
Когда они еще ехали проселками, Гретчен сказала ему, что Лэчи будет спать этой ночью у няни. Без каких-либо дальнейших пояснений. Под луной ее волосы, казалось, светились собственным светом.
Теперь она села к нему на диван. На тот же диван, но на другой конец. Расстояние, которое ему предстояло преодолеть. Ему всегда это непросто давалось. Расшифровывать знаки. Слишком рано — обида; слишком поздно — тоже. Она улыбнулась. Может, сегодня будет легче, подумалось ему.
— Значит, ты все еще противишься зову Мельбурна, — сказала она. Сделала глоток. Вино было того же цвета, что и ее губы.
— В некоторые дни — почти терпимо, — сказал Фальк, улыбнувшись в ответ. Он чувствовал, как тепло растекается в груди, в животе. Ниже.
— А что, дело движется к концу?
— Честно, трудно сказать, — неопределенно ответил он. Ему не хотелось говорить о расследовании. Она кивнула, и они погрузились в уютное молчание. Меланхоличные звуки джаза тонули в жарком воздухе.
— Эй, — сказала она, — хотела тут кое-что тебе показать.
Изогнувшись, она потянулась к книжным полкам позади дивана. Расстояние между ними сократилось; мелькнула полоска гладкой кожи на талии. Гретчен плюхнулась обратно на диван, прижимая к груди два фотоальбома. Толстых, в плотной обложке. Она было открыла первый из них, но, видимо, это было не то: Гретчен отложила его в сторону. Открыла второй. Придвинулась поближе к Фальку.
Расстояния как не бывало. Уже. А он даже вино не успел допить.
— Нашла тут недавно, — сказала она.
Он покосился на то, что она ему показывала. Ее обнаженный локоть касался его руки. Это напомнило ему о том дне, когда он впервые увидел ее вновь. На панихиде. Нет. Сейчас ему совсем не хотелось об этом думать. Только не о Хэдлерах. И не о Люке.
Фальк взглянул в раскрытый альбом. На первой странице под пластиком было распластано три или четыре фотографии. На них, в основном, была Гретчен, еще совсем ребенок: яркие, чуть рыжеватые тона из фотостудии при аптеке. Она перелистнула еще несколько страниц.
— Где же… О! Здесь. Смотри, — сказала она, наклоняя к нему страницу и указывая пальцем. Фальк наклонился к альбому. На фото был он. И она. Совершенно незнакомый снимок. Тридцать лет назад, он — с голыми коленками под серыми шортами, она — в школьном форменном платьице, которое ей явно было велико. Они стоят рядом посреди группы других детишек в форме. Все остальные улыбаются, но они с Гретчен оба подозрительно щурятся на камеру. По-детски светлые волосы, у нее — золотистые, у него — почти белые. Оба позируют поневоле, точнее, по воле того, кто стоит за камерой, догадался Фальк, глядя на мрачные рожицы.
— Первый день школы, наверное. — Гретчен глянула на него искоса и подняла бровь. — Так что такое дело. Мы с тобой, похоже, подружились раньше всех.
Рассмеявшись, он чуть наклонился в ее сторону; она провела пальцем по картинке из прошлого, а потом — в настоящем — подняла на него глаза. Алые губы раздвинулись в улыбке, блеснули белые зубы, и вот они уж целуются. Его рука у нее на спине — ближе, ближе; ее горячие губы на его губах; его нос, прижавшийся к ее щеке, и другая его рука у нее в волосах. Ее грудь мягко касается его груди, и он остро чувствует, как край ее джинсовой юбки прижимается к его бедрам.
Они оторвались друг от друга, хватая губами воздух, неловко смеясь. Он убрал выбившуюся прядь с ее лба, и вот она опять притягивает его к себе для поцелуя, и ее волосы пахнут шампунем, и каждый ее вздох на вкус как вино.
