Владимир Круковер - Чужой из психушки (фрагмент)
И я решил смириться. Не взыщите известные и неизвестные писатели и поэты, коим я случайно или не случайно подражаю, прости меня, дорогой читатель, если найдешь сходные ситуации в моем неуклюжем труде. Прости и ты, дорогой телефонный анонимщик, — вспомни о больном, который, роясь в медицинском справочнике, находит у себя симптомы почти всех болезней. Все простите. А я, пока вы меня прощаете, расскажу о втором, важном событии в Решетах, как и обещал в начале главы.
Это событие бывало в лагере только один раз в квартал и именовалось пышно и значительно — книжный базар.
В книжный магазин идет и Дормидон Исаакович, идет робко, смущенно, как девочка, впервые прокалывающая ушки для сережек. И страшно, и гордость взросления распирает.
***Профессор Брикман отстоял небольшую очередь и проник, наконец, в школьный актовый зал, отведенный для ежеквартальной торговли книжного магазина. Зэки набирали, в основном, меновый товар: авторучки, альбомы, открытки и прочую канцелярскую бижутерию. В отличие от ларька продовольственного, тут возможности покупателя не ограничивались тремя рублями, осужденный мог покупать на любую сумму, имеющуюся на его лицевом счету. Деньги на лицевом счету появлялись двумя путями — это могли быть заработанные в зоне деньги или деньги, присланные на имя осужденного. У профессора не было родственников, могущих ему что-либо прислать. Нет, родственники и знакомые у профессора, конечно, были, но все они думали, что товарищ Брикман Д.И. погиб под колесами пьяного самосвала. А вот Гошины знакомые (родственников у Бармалеенко также не было, он вырос в детдоме) высылали ему денежку, поддерживали бандюгу.
Доктор наук был заядлым библиофилом. Но он и не подозревал, что в обычном провинциальном магазине, представлявшем свои товары в этой зоне, могут быть такие сокровища. Только за "Мастера и Маргариту", свободно сваленных в стопку на импровизированном прилавке, профессор должен был в Калининграде выплатить не меньше семидесяти рублей, а тут они стоили, как в издательстве — 38 рублей. Рядом спокойно лежали томики Цветаевой, Пастернака, Камю, Верлена, Саши Черного, Киплинга… И все они стоили недорого, не столько, сколько на воле.
У профессора перехватило дух. Больше всего он боялся, что эти книги будут перекуплены у него из-под носа. Но практичные зэки не обращали внимание на интеллектуальные сокровища. Кроме канцелярских товаров они покупали, в основном, последний любовные романы и детективы в бумажных переплетах. Которые, кстати, стоили дороже, чем стихи.
— Мне, ээ-ээ-э, Камю, Сумарокова, Булгакова… — начал перечислять ученый знаток книг, — и всех поэтов. Нет, всех настоящих, этих модернистов с двумя строчками яда, мне не надо.
Наивный профессор. Завтра его могут застрелить во время побега, послезавтра он заболеет туберкулезом, сидеть ему еще в разных зонах, как медному котелку, на воле его никто и ничто не ждет, даже жилья и работы он лишен, а он набирает книги, вместо того, чтобы купить на эти деньги красивые альбомы, детективы и обменять их на сало с чесноком. Но он счастлив в этот звездный миг, не будем его осуждать. А как смотрят на него дежурные офицеры! Удивление в их невыразительных глазах вполне могло бы вознаградить незатейливого Бармалея. Но профессор ничьих взглядов не замечает, а неуклюже передвигается к выходу, неся в руках огромную стопку книг.
Но что это?! Другие зэки тоже начали покупать этих авторов. Вот, ведь, дела. Заподозрили, что Бармалей действует по подсказке коварного Верта. Какое жестокое разочарование ждет их, когда они попытаются продать эти книги на барахолке!
А профессор уже в бараке. Завалил всю кровать книгами, ласкает их, листает.
Подошел Верт, поднял один томик, другой. Полистал.
Посмотрел встревожено на громилу Гошу. Процитировал по памяти:
— И если ты готов к тому, что слово
Твое в уловку превращает друг,
И, потерпев крушенье, сможешь снова,
Без прежних сил возобновить свой путь…
Профессор ликующе подхватил:
— И если ты способен то, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Все проиграть и все начать сначала,
Не пожалев того, что приобрел.
Соседи покосились на ненормальных декламаторов с подозрением. Верт и Брикман смотрели друг на друга. Между ними скользнула некая искра, понимание, родство. Но Верт был слишком изуродован жизнью. Он прикрыл глаза и сказал равнодушно:
— Херня все это, мусор. Лучше бы авторучек накупил, фраер.
И ушел к своей шконке, сел на нее, загрустил, а потом, ни с того ни с сего врезал ногой по заднице проходящего шныря.
41. МИР ЗА НЕДЕЛЮ (Хроника конца ХХ века)
Человек — это промежуточное звено эволюции, необходимое для создания
венца творения природы — рюмки коньяка и дольки лимона.
МэтрыВ огромной пустой комнате играет мальчик. Он бросает в глобус хлебные шарики. То тут, то там на глобусе вспыхивают взрывы.
Глобус растет, превращается в Земной шар. Видна Азия. Европа. Взрывы продолжаются, теперь это на стоящие взрывы, в которых гибнут люди.
Земной шар приближается, вращаясь. Вот уже виден небольшой поселок. Еще ниже. Магазин, у магазина сидят бичи. Они пьяны, но не очень. Все разные, но с общей неухоженностью в одежде и лицах. Чувства у них проявляются с чрезмерной аффектацией, гротескно.
За магазином бесшумно приземляется голубой космический корабль. Оттуда выходит стройный Пришелец. Он, легко ступая, идет к группе у магазина.
Улица в Японии. Нескончаемый поток машин. К перекрестку подходит маленький мальчик, достает из ящичка желтый флажок, идет через дорогу. Все машины остановились, дают ему перейти.
"Дадим шар земной детям… Дадим, как раскрашенный шарик, пусть с ним играют…" (Назым Хикмет).
Чье-то лицо, видное в щель окна. Губы шевелятся, голос слышен плохо:
— Ты хочешь, чтобы дети тебя любили, а сам должен втискивать их в душные формы современной жизни, современного лицемерия, современного насилия. Дети этого не хотят, они защищаются… Голос прерывается, пропадает совсем. Слышен свисток милиционера.
У магазина бичи о чем-то спорят с Пришельцем. Они машут руками, лица их дергаются. Из магазина появляется потрепанная баба с большими темными бутылками в обеих руках. Внимание переключается на нее.
Согбенная фигура Льва Толстого. Он пишет неспешно: "Образование есть потребность всякого человека. Поэтому образование может быть только в форме удовлетворения потребности… Образование на деле и в книге не может быть насильственным и должно доставлять наслаждение учащимся".
