Виталий Забирко - Все пули мимо
Однако и порезвились…
Натягиваю трусы и дрожащими в коленках ногами в ванную комнату чапаю. Ну и вид у меня в зеркале! Морда щетиной недельной заросла, глаза запавшие огнём фанатичным горят, и рёбра сквозь кожу выступают, что у узника концлагеря.
Во, блин, что значит любовь настоящая, брачными узами скреплённая. Никак Алиска целью задалась страстью своей безудержной меня за «медовый месяц» в могилу свести. Впрочем, сама-то не лучше выглядит. Да и понимаю я умом трезвым, чьих это рук дело.
Побрился я, под душем поплескался, «раны боевые» одеколоном протёр. Короче, кое-как свой внешний вид в порядок привёл. Точнее, подобие порядка, поскольку для полного нужно как минимум месяц отъедаться и — никаких половых контактов! Хотя последнее у меня вряд ли получится.
Выхожу из ванной комнаты и на цыпочках к спальне Пупсика подкрадываюсь. Спит, видно, малец, потому и огонь инстинктов моих не раздувает. Не разбудить бы раньше времени, сонного прямо в постели застать, чтоб вакханалию бредово-любовную враз пресечь. А то, глядишь, действительно в ящик сыграю на почве катастрофического сексуального истощения.
Осторожненько дверь приоткрываю и к своему изумлению картину идиллическую наблюдаю. Отнюдь не спит пацан. В кресле сидит, на голову наушники громадные нахлобучил — чтоб, значит, нам с Алиской дрыхнуть не мешать, — мультики по видеоплейеру смотрит. На экране Том и Джерри попеременно друг дружку смачно дубасят, и действо это немудрёное у Пупсика такой смех отчаянный вызывает, будто его щекочут. Ножками сучит, всем телом содрогается, разве что на пол не сползает да по нему в изнеможении не катается. Однако всё это молча происходит, поскольку малец себе обеими ладошками рот накрепко зажимает — опять-таки разбудить нас боится.
Теперь понятно, почему я трезвый проснулся. Чётко сознание моё включилось, момент прекращения внушения уловив.
Твёрдым шагом вхожу в комнату, видик вырубаю и грозно к Пупсику оборачиваюсь.
— Ой, на самом интересном месте! — скулит он.
Срываю с него наушники и ору гласом громовым:
— Ты что это себе позволяешь?!!
— Ап… ап… — перепугано ловит ртом воздух Пупсик. Личико его сморщивается, губы трястись начинают. — Я ведь тихонько, Борис Макарович… И звук выключил, чтобы вам спать не мешать…
— Ни хрена себе — тихонько-легонько! — продолжаю орать, и тут до меня доходит, что это он о видике талдычит. — Я о себе речь веду! — гаркаю. — Кто тебе позволил меня в транс сексуальный опускать?!
Пупсик в комочек сжимается, словно я его бить собираюсь.
— Вы же сами хотели, чтобы я все ваши желания выполнял… — лепечет плаксиво.
— Я?! Когда же это?
— В-вы, Б-борис Мак-карович, — заикается Пупсик. — П-помните, т-тогда, н-ночью… к-когда вы на т-товарном сост-таве ех-хали…
Что обухом он меня по макушке врезал. Действительно, был у нас с ним такой разговор. Согласился я тогда, чтобы он команды мои мысленные выполнял. Но я имел в виду только конкретную ситуацию, а он — ишь как повернул… Однако и винить его за это не могу. Чётче самому задания формулировать надо — здесь никакой «бухгалтер» за меня договора составлять не будет.
— И-и… — полились ручьями слёзы у мальца от обиды несправедливой. — И вы за-ахотели, что-обы Али-иса по-охудела-а… И потом… по-отом захотели с не-ей бы-ы-ыть…
— Ладно, — говорю примиряюще. — Что было, то было. Сделанного назад не вернёшь.
Память услужливо подсказывает, как Сашок корректно со мной обходился, когда долю и своей вины чувствовал, и я невольно себя на подражании ловлю. В общем, нехилая черта характера, не грех и позаимствовать.
— Но впредь, — продолжаю, — единственной твоей заботой является охрана моей жизни. Остальные мои желания только по прямому приказу выполняй, а не по снам да видениям.
Перестаёт реветь Пупсик, но всхлипывает по-прежнему громко, всем телом дрожит.
— Будь по-твоему, пусть всё так и остаётся, — глажу его по голове, но тут же в страхе своевременном — какую чушь сморозил! — быстро поправляюсь: — Нет-нет, не всё! Кроме сексуального угара! Хватит мне этим голову дурить, авось сам ещё кое на что способен. Понятно?
— Уг-гу, — кивает Пупсик, судорожно сглатывая остатки обиды.
— А где это ты видиком пользоваться научился? — круто меняю тему, вспоминая, что дома он ни разу телик не включал. Да и я, честно говоря, при нём «ящик» не смотрел. Не до того было.
— Ал-лиса п-показала…
«Вот, зараза, — думаю незлобно, — и к нему в доверие лисой втёрлась!» Однако никаких особых эмоций по этому поводу не выказываю. Пусть себе.
— Хорошо, смотри, — включаю видик вновь. — Развлекайся. И не бери моё раздражение в голову.
Выхожу из комнаты, дверь тихонько прикрываю. Да уж, чувствую, с даром всемогущим будут у меня ещё проблемы…
В спальне, хоть и со страхом затаённым, но специально заставил себя Алиску, на кровати разметавшуюся, внимательно рассматривать. Нет, нормально, никаких таких особых экстраординарных сексуальных поползновений не ощущаю. Только странное чувство теплоты в груди к ней присутствует; но чувство спокойное, доброе, не бред пожара любовного полутора недель предыдущих.
«Ну и пусть, — решаю про себя. — Говорят, нормальная семейная жизнь ума добавляет… А мне сейчас это край необходимо».
Оделся я, впервые за последние полгода перехватил чего-то там всухомятку, что в холодильнике обнаружил, и из домика вышел.
А на воздухе открытом сплошная благодать наблюдается! Пока мы с Алисочкой в постели в забытьи любовном кувыркались, весна вовсю разыгралась. Теплынь, зелень буйная, тюльпаны на клумбах ухоженных цветут, пчёлы гудят…
Расправил я плечи на крылечке, морду солнцу яркому подставил — лепота! Когда гляжу, от соседнего домика ко мне лечила рысью метётся.
— Утро доброе, Борис Макарович! — издалека здоровается.
— Ага, — говорю. — Клёвое утро. С чем пожаловал?
— Да вот… — мнётся лечила, у крыльца останавливаясь, на меня снизу вверх, что на памятник, глядя. — Не хочет ваш братец обследоваться. А без этого, сами понимаете, я правильный курс лечения назначить не могу.
«Уже и для него Пупсик — мой брат, — мимоходом отмечаю про себя. — Сам виноват. Болтнул же когда-то, что он мне родственник».
— А что, кроме как после пожара, рецидивы ещё были? — щеголяю словечком специфическим. Мол, тоже не лаптем щи хлебаю. Причём явственно чувствую, что Пупсик мне это знание чужое в голову вложил. Вот бы в Париже так…
— Нет, — тушуется лечила. — Не было.
— Так в чём, собственно, дело?
