Уильям Бартон - Бунт обреченных
Некоторые из находившихся внизу женщин были по-настоящему хороши: высокая грудь, узкая талия.
Многие мужчины отличались красотой лица и тела, но подавляющее большинство их составляли рыхлые, с кожей, похожей на дрожжевое тесто, пухлые слуги, не слишком утруждающие себя работой. Дэви постоянно крутил кольцо, сжимающее горло, к которому была прикована цепь, и поглядывал на вершину СКалы, где мы укрылись.
Алике, сжавшись в комок, прошептала:
— Что с ним будет? — Ее голос стал низким, вибрирующим, усталым.
Я нежно похлопал свою подругу по плечу, но ничего не сказал.
Между тем саготы приволокли Марша. Его руки были заломлены за спину, одна, явно, была сломана. Я ясно слышал всхлипы и стоны мужчины, когда полицейские с силой стягивали его конечности. Хрустели кости, на щеках Марша блестели слезы. На нем все еще находилась рубашка, вся пропитанная кровью, и один ботинок. Брюки, однако, отсутствовали.
Победители поставили Марша перед группой людей и саанаэ и что-то резко говорили ему. Один из саготов ткнул его штыком в пах, заставив согнуться пополам и всхлипнуть.
Я услышал смех негодяя и его голос:
— Что? А, тебе не нравится это, Марш, приятель?
Сагот вновь пустил в ход свой штык. По ногам истязаемого потекла кровь.
Полицейские заставили несчастного выпрямиться, крепко держа его, затем отпустили. Марш шатался из стороны в сторону, оглядывался на Дэви, на друзей, на скалу, где прятался я.
Главный сагот расстегнул кобуру, вытащил пистолет и приставил его к голове несчастного. Я видел, как шевелились его губы, вынося краткий приговор.
Марш резко помотал головой не соглашаясь.
Грянул выстрел, одиночный хлопок, эхом пронесшийся над деревьями.
Марш Донован сел, а потом упал навзничь. Руки и ноги его затряслись в конвульсиях, рот открылся, и черная кровь, как вода, потекла на траву.
Алике с силой сдавила мне локоть и издала короткий, тихий звук, похожий на кашель. Он показался мне отголоском недавнего выстрела.
Когда саготы притащили из леса двух саанаэ — это уже выглядело, как развязка. Свои же соплеменники волокли окровавленных Мейса и Стоуншэдоу. Те, хоть и испачканные желтой кровью и порядком избитые, все еще сопротивлялись. На спине у мужской особи зияла огромная рана. Ко всему прочему, Мейс еще и прихрамывал на заднюю ногу.
Офицеры-саанаэ собрались вокруг пленников, послышались отрывистые, лающие звуки их речи, гневные крики Стоуншэдоу, которые я сумел разобрать.
— Суки! — кричала она. — Если бы вы были настоящими саанаэ, то находились бы здесь, в лесу, вместе с нами!
Я схватил Алике за руку, уводя ее, за скалу, шепча:
— Нам лучше убраться отсюда… — Женщина неохотно последовала за мной. Она все еще находилась в сильнейшем шоке.
Позади мы слышали тяжелые, ритмичные, глухие звуки, голоса, жуткие, нечеловеческие крики — Мейс и Стоуншэдоу забили до смерти их же соплеменники.
В лесу было прохладно и тихо. Высоченные деревья нависали над нами, воздух между ними стал туманным, словно пар. Деревья, находившиеся в отдалении, почти совсем скрылись за светло-голубой дымкой. Шелест наших шагов перекрывали крики птиц, предупреждающих друг друга о появлении чужаков. Сюда добавлялся неумолкающий стрекот насекомых, маленьких биороботов, живущих по программе, созданной Богом.
Мы шли долго, километр за километром. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут. Наконец мы остановились, чтобы Алике могла прислониться к дереву и передохнуть. Ее одежда была пропитана потом, лоб прорезали глубокие морщины, а глаза смотрели на меня с тоской и печалью.
— Ты даже не запыхался… — Голос женщины не выражал никаких эмоций, просто констатировал факт.
Она попыталась отвлечься от ужасной действительности, оградить себя от кошмара реальной жизни и даже от меня. Ее голос являлся тому прекрасным доказательством.
Я чувствовал, как прохладные струйки пота стекают по бокам, ощущал жар, исходящий от кожи: боевая готовность номер 1. Я помню, как в первый раз на тренировке мне надо было пробежать 100 километров. Хотя я знал, что это будет очень тяжело, но все же не мог предположить, как плохо буду себя чувствовать.
Алике внезапно села и начала плакать. Слезы смешивались с потом, собирались на подбородке, падали на колено, из носа тоже текло.
На меня женщина больше на смотрела, а устремила свой взгляд куда-то поверх деревьев.
Можно было предположить, что она видит: Дэви в цепях, Марш, лежащий на земле, трясущийся в конвульсиях, с глазами, устремленными в небо, а затем, по мере того как оно начало чернеть, — вникуда. Может, моя подруга представляла закованную в цепи Сэнди, беспомощно наблюдающую за смертью возлюбленного…
Что мне следовало делать в этот момент? Стать на колени рядом с ней, обнять и шептать: «Ну, будет…»? Или же, едва прикоснувшись к ней, снова почувствовать возбуждение от одной только мысли, что дотронулся до ее тела? Что, интересно она тогда подумает? Может, ничего. Может, ей наплевать, и она просто ничего не заметит. Опять все окажется обыкновенной мыльной оперой, дешевой мелодрамой.
Лес вокруг нас внезапно сделался белым; ослепительный свет пробивался сквозь стволы, которые отбрасывали резкие, отчетливые тени друг на друга и на землю. Птицы замолчали, биороботы-насекомые перестали стрекотать.
Свет исчез, и лес внезапно стал казаться совершенно темным. Земля под ногами задрожала.
Взрыв походил на отдаленный раскат грома.
— Мне кажется, — произнес я спокойным голосом, — это взорвали склад оружия.
Алике минуту или две сидела, не отрывая от меня глаз, затем шмыгнула носом, вытерла его рукавом, медленно встала и направилась следом за мной по склону холма.
Солнце уже садилось за дальнюю гору, и нам открывалась великолепная перспектива оранжевых холмов, освещаемых уставшим за день светилом.
Пищи у нас с собой не было, карманы, и у меня и у нее, оказались пусты, поэтому костер нам разводить было незачем, да и нечем. Алике сидела, прислонившись к теплой, нагревшейся за день скале. Она вытянула ноги и наблюдала, как солнце скользит по небу, освещая нижний слой тонких облаков.
Я же, испытывая угрызения совести, жалость и сожаление, стоял от нее на некотором удалении, на выступе скалы, глядя на верхушки деревьев, растущих в нескольких сотнях метрах от меня.
Итак, что же мне делать теперь? Крикнуть? Может, Алике начнет первой и подтолкнет меня? Представляю себе падение с края скалы. Летишь эдак, видя попеременно то небо, то землю, опять небо, а потом — ничего… Пролетаешь сквозь деревья, оставляя на них клочья одежды и куски мяса, а в конце концов плюхаешься об землю и лежишь там мешком с переломанными костями…
