Василий Левшин - «У светлого яра Вселенной»
— Мы не боимся ничьих угроз, — прервал меня человек в плаще.
— По нашим законам чужеземцы, зашедшие к нам из других стран, становятся рабами, но ты прибыл со Звезды и потому умрешь.
— Вы не посмеете! — вскричал я.
— Я, член верховного совета, Болло, зять царя, ныне собственной властью приговариваю этого человека к смерти. Рабы, повинуйтесь и исполняйте.
Сразу на меня бросились пятеро. Меня быстро развязали. Четверо негров навалились мне на руки и на ноги, пятый сел мне на грудь и приготовил нож. Я видел над собой его отвратительное лицо. Палач ждал знака, я же, задыхаясь, выкрикивал:
— Это стыд, это убийство… Вы нарушаете свои законы, вы нарушаете законы всех людей. Гость священен…
Болло холодно сказал мне:
— Мы законы исполняем. Твой раб будет нашим рабом, а ты умрешь.
И он уже повернулся, видимо, чтобы уйти. В отчаянной тоске я рванулся за ним, я звал его:
— Остановись! Пусть и я буду рабом! Буду служить вам верно, покорно… Какая выгода меня убивать… сжальтесь.
Болло опять обернулся.
— У тебя кожа белая, — проронил он.
— Так что ж, что белая! Разве я не могу работать! Я могу быть рабом. Я силен!
— Но ведь ты житель Звезды?
— Да, я житель Звезды, — с непонятным упорством прохрипел я, уже задыхаясь, — но это ничего! Я солгал, что за меня отомстят. Я не могу подать знака своим. Я бессилен. Я не опасен вам. Сжальтесь, сделайте меня рабом.
Не знаю как, я несколько высвободился, я тащился по каменному полу за своим судьей, ловил край его одежды.
Второй человек в плаще, до сих пор молчавший, что-то сказал Болло на языке, мне непонятном. Болло опять обернулся. Я видел, что он улыбался.
— Хорошо, — медленно сказал он мне, — ты будешь рабом, ты способен быть рабом.
Глава шестая
Меня повели вверх по прежним переходам, ежеминутно толкая вперед, потому что я был очень слаб. После довольно долгого пути открылась громадная [полутемная] зала, под сводами которой лежала вечная мгла. Красное зарево костров смутно озаряло толпу рабов в несколько тысяч человек, дикую, шумную. При нашем появлении все, бывшие поближе, сразу стихли.
— Завтра тебе укажут работу, — сказали мне.
Я остался один в толпе дикарей и от усталости тут же упал на пол. Вокруг меня тотчас столпились любопытные. Меня рассматривали, трогали мою кожу, надо мной хохотали. Я не сопротивлялся. Наконец протиснулась ко мне древняя старуха, которая пожалела меня.
— Видите, он устал, пусть отдохнет, — сказала она другим.
Я попросил есть. Старуха принесла мне маису. Я накинулся на него с жадностью.
— Ты откуда? — спросила у меня старуха, сидя около меня на корточках.
— Из другой земли, из другого народа.
Старуха меня не поняла, а только покачала головой. Тогда я спросил ее в свой черед:
— А кто люди в плащах? Старуха удивилась:
— Да лэтеи.
— Что значит лэтеи?
— А господа наши. Мы рабы, а они лэтеи.
— Видишь ли, бабка, — сказал я. — Я пришел очень издалека. За соляной пустыней живут другие люди. О вас мы ничего не знаем. Расскажи мне, как вы здесь живете.
— Как живем? Как все живут. Работаем.
— А что же делают лэтеи?
— Как что? Они наши господа.
— Где же лэтеи?
— А наверху.
Я смутно начинал угадывать истину. Но утомление мешало мне расспрашивать дальше. Я опустился на грязную циновку и иод рев многотысячной толпы заснул железным сном.
Утром меня разбудил оглушительный бой барабана. Рабы покорно поднимались и шли к выходу. Я побрел за другими. У дверей особые распорядители [разбивали] нас в отряды и уводили на отдельные участки поля работать. Солнце только что показывалось из-за края обрыва. Мне дали лопату, и вместе с другими я стал вскапывать поле. Надсмотрщики все время бродили около и нещадно били палками по плечам всякого заленившегося. Побои принимались рабами молча и покорно. В полдень был отдых часа на два, нам опять дали маису. Я пытался заговорить со своими сотоварищами, но они не отвечали. После обеда работа возобновилась и продолжалась до захода солнца.
Вечером нас опять загнали в залу нижнего этажа. Женщины, проводившие день за тканьем и другими ручными работами, уже ждали нас. Начался ужин и оргии животного отдыха. Каменное эхо стен гремело от рева и хохота…
Я блуждал по зале среди веселящихся рабов. Любопытные ходили за мной. Я видел стариков, уныло и молчаливо сидящих вокруг костра, видел молодежь, спешившую грубо насладиться часами свободы, видел матерей, как тигрицы ласкавших и кормивших своих детей, с которыми весь день они были разлучены. Я видел везде отупелые лица, слышал бессмысленные восклицания. Даже мне, привыкшему к жизни дикарей, сделалось страшно [от] этого животного состояния целого племени.
В одном из углов я увидел Мстегу. Вокруг него собралось несколько юношей, с любопытством слушавших его рассказы. Увидев меня, Мстега дико обрадовался, бросился ко мне, упал в ноги.
— Господин! — твердил он. — Господин!
— Молчи, — сказал я ему. — Здесь не хотят знать, что я господин. Они жестоко поплатятся. Кто знает, может быть, вся Гора будет стерта с земли.
Я заметил, что слова мои произвели впечатление. Когда немного погодя я подошел к кружку стариков, гревшихся у костра, один из них сказал мне:
— Нехорошо, друг, говорить такие слова, как ты сказал.
Я возражал ему почтительно:
— Отец мой! Посуди сам. На родине я царский сын. Сюда пришел по своей воле, а не взят в плен во время войны. Почему же они не приняли меня как гостя, а обходятся со мной жестоко?
— Сын мой, — важно отвечал мне старик, тряся седой головой над пламенем, — не знаю, что говоришь ты о другой стране, я слышал о ней и в юности, но не знаю. Здесь же надлежит повиноваться лэтеям! Много тысяч зим прошло, как стоит эта Гора, и доныне ничем не потревожена власть их. Все другие были рабами, господа только лэтеи. Так идет от начала, сын мой! Поверь старику, который много слышал.
Другие старики, все сморщенные, безобразные, одобрительно закивали головой. Но когда я вернулся в свой угол и наконец остался один, ко мне подошел юноша лет восемнадцати. Он стал передо мной на колени, как перед лэтеем, и сказал мне:
— Меня зовут Итчуу, я тоже верю, что ты господин…
Я видел, что он хочет еще что-то добавить, и спросил его:
— А ненавидишь ли ты лэтеев?
Очи юноши ясно засверкали во мраке, и он прошептал, глядя прямо на меня:
— Клянусь предками и солнцем ненавидеть их всегда и сделать им столько зла, сколько могу.
