Филип Дик - Предпоследняя правда
— Лантано, — не веря своим глазам, произнес Адамс.
Николас встал и направился к выходу.
В коридоре, в полном одиночестве, он остановился и задумался. Очевидно, Лантано, с помощью Вебстера Фоута или без него в конце концов все же прикончил Броуза — либо утром с помощью отравленного дротика, либо позже и с помощью какого-то другого оружия. Каким-то иным, но очень профессиональным и не менее пригодным способом. Причем поразил он наверняка именно старый мозг, поскольку только его невозможно было заменить. Стоило этому единственному в своем роде органу выйти из строя — и все, конец. И конец наступил.
Броуз определенно мертв, сообразил он. В этом сомневаться не приходится. Эта передача была тому доказательством — только ее мы и ждали. Единственный знак, который мы здесь внизу, могли получить. Правление янсменов, обман, затянувшийся на тринадцать лет или даже на целых сорок три года, если вести отсчет с момента выхода на экраны фильмов Готлиба Фишера, закончилось.
К лучшему, а может, и к худшему.
В коридоре появился Адамс. Некоторое время оба молчали, потом Адамс сказал:
— Теперь все зависит от Рансибла и Фоута. Возможно, им удастся создать для Лантано патовое положение. Немного умерить его пыл. Создать то, что в прежнем американском правительстве называлось «балансом сил». Возможно, они обратятся в Прим-Совет, настаивая… — Он махнул рукой. — Впрочем, Бог его знает. Просто надеюсь, они хоть что-то предпримут. Это же кошмар, Ник; скажу тебе честно, для этого мне не нужно быть там и видеть все собственными глазами. Это самый настоящий кошмар, и длиться он будет еще очень долго.
— Но, — сказал Николас, — нам все равно надо начинать выбираться отсюда.
Адамс ответил:
— Я бы предпочел немного подождать и посмотреть, как Лантано, или кто там сейчас управляет куклой, — так вот, я хотел бы посмотреть, как они объяснят все эти тысячи и тысячи квадратных миль илесовых полей. Вместо бескрайней радиоактивной пустыни…
Он улыбнулся, но улыбка тут же перешла в гримасу от нахлынувших на него в этот момент куда более глубоких, сильных и противоречивых идей, он быстро просчитывал в уме одну возможность за другой. Он, профессиональный изобретатель идей, янсмен, словом, тот, кем он был сейчас, снова вернулся в родную стихию — к возбуждению, страху, напряжению.
— А что вообще он или они, кто бы они ни были, вообще могут сказать? Разве тут может вообще быть какое-либо мало-мальски правдоподобное объяснение? Лично я ни одного придумать не могу. Во всяком случае, прямо сейчас, с ходу. Хотя Лантано… нет, тебе не понять, Ник. Он это может. Он просто гений. Да, вполне может.
— Так вы считаете, — сказал Николас, — что самая большая ложь еще впереди?
После продолжительной и явно мучительной паузы Адамс ответил:
— Да.
— А просто правду они сказать не могут?
— Что-что? Послушай, Ник, кто бы они ни были, какая бы, пусть даже самая невероятная группа, ни захватила власть, заключая союзы и выходя из них, кому бы ни достались хотя бы на время козырные карты, после сегодняшнего долгого дня, в который мы не знаем, что именно произошло, перед ними встала задача. Нет, Ник, у них возникла колоссальная проблема. Проблема, как объяснить то, что планета превращена в гигантский, тщательно ухоженный садовниками-жестянками парк. Понимаешь? Причем не просто найти удовлетворительное объяснение для тебя и меня, или для парочки экс-«термитов» там и здесь, а сотням и сотням миллионов враждебно настроенных, по-настоящему взбешенных скептиков, которые будут тщательно проверять каждое слово, которое отныне прозвучит с телеэкрана, независимо от того, из чьих уст оно исходит, и так будет продолжаться бесконечно. Ты хотел бы заняться решением подобной проблемы, а, Ник? Нет, насколько бы тебе такое понравилось?
— Мне бы это вообще не понравилось, — ответил Николас.
Адамс сказал:
— А мне бы понравилось. — В его глазах вдруг появилась такая тоска, такое страдание, смешанные с тем, что Николасу показалось неподдельным и даже страстным всепожирающим желанием вернуться к знакомой и любимой работе. — Клянусь Богом, как бы я хотел этим заняться! Снова сидеть у себя в офисе В Агентстве на Пятой авеню в Нью-Йорке, отсматривая телепередачи, предназначенные для «термитников». Ведь это моя работа. То есть была моя работа. Но туман совершенно запугал меня, да еще одиночество. Я позволил им одержать надо мной верх. Но если бы я сейчас вернулся, это уже бы не повторилось. Потому что ведь это так важно, нам пришлось столько потрудиться, чтобы этот момент настал, и сейчас самое время пожинать плоды. Пусть даже мы и не ведали, что творим. Все равно это свершилось, а я не там, а здесь, и именно когда решающий момент все-таки наступил. Я не у дел и скрываюсь здесь — я сбежал. — Его страдание, чувство утраты, осознание того, что отрезан от всех и вся, ощутимо усиливались с каждой секундой, у него то и дело перехватывало дыхание, как будто кто-то невидимый периодически жестоко бил его в живот. Он раскачивался взад и вперед, как будто вот-вот упадет. А схватиться не за что. Адамс пытался удержаться за пустоту, но впустую. И все же он не оставлял попыток.
— Все кончено, — сказал ему Николас, не пытаясь, да и не испытывая большого желания проявлять по отношению к нему доброту. — Для вас лично, и для всех остальных тоже.
«Потому что, — сказал он себе, — я намерен сказать им правду».
Их взгляды встретились, Адамс растерянно моргал, вынырнув из бездны, в которую падал и падал. Во взглядах обоих не было и следа дружелюбия и ни малейшей теплоты. Теперь они были разделены. Абсолютно.
И, секунда за секундой, разделяющая их пропасть пустоты становилась все шире и шире. До тех пор, пока Николас наконец не почувствовал это, почувствовал, как на него наползает то, что Джозеф Адамс всегда называл туманом. Внутренний, безмолвный туман.
— О’кей, — выдавил Адамс. — Ты выболтаешь правду; вы соорудите какой-нибудь жалкий десятиваттовый передатчик и свяжетесь с соседним «термитником», а тот — с другими. А я тем временем вернусь в свой домен, закроюсь в библиотеке, где мне сейчас и следовало бы быть, и напишу речь. Причем, несомненно, это будет лучшая из моих речей. Шедевр. Потому что сейчас именно это и требуется больше всего. Я превзойду в ней даже самого Лантано — при необходимости я способен и на это. Лучше меня в нашем деле никого нет — я знаю, это — мое истинное призвание. И вот тогда мы посмотрим, Ник, немного подождем и посмотрим, кто победит, кто во что и кому поверит, когда все это закончится. Ведь ты не собираешься упускать свой шанс, так вот и я не намерен упускать свой. Я не намерен оставаться на обочине. Выброшенным на свалку. — Он буквально сверлил Николаса взглядом.
