Иван Сибирцев - Сокровища Кряжа Подлунного
Нестерпимо ныло от перенапряжения усталое тело, из-под ободранных, сбитых ногтей сочилась кровь, но метр за метром двигался вперед Лобов. И хотя кружилась налившаяся свинцом голова, и предательская тошнота подступала к горлу, воля и порыв человека победили. В тот момент, когда силы уже были готовы окончательно покинуть железное тело Лобова, он неожиданно нашел то, что так упорно искал.
Зубчатая стена рассекалась канавообразным руслом пересохшего сейчас ручья. Весной здесь мчались стремительные потоки воды. Вода подтачивала, размывала, дробила каменные глыбы, и теперь внизу, там, где шумел когда-то бурный поток, был насыпан целый холм крупной красноватой гальки.
Впервые за все время опасного пути Алексей распрямился, встал обеими ногами на твердую почву и, повторяя в своем движении все петли и зигзаги русла ручья, благополучно спустился вниз по довольно пологому склону галечной насыпи.
И здесь Лобов, наконец, увидел то, что давно уже предполагал увидеть.
Метрах в десяти над землей, там, где галечный холм вплотную примыкал к выступу Зубастой горы, острым мысом врезавшемуся во двор домика часовщика, зияло черное овальное отверстие, в котором сразу угадывался вход в пещеру.
Остановившись у входа, Алексей достал из кармана пиджака миниатюрную пластмассовую коробочку, формой и размером напоминавшую портсигар. Когда Лобов поднял крышку коробочки, стал виден расположенный в ней прибор, похожий на обыкновенные наручные часы. Рядом с ним лежал крохотный кубический кристаллик.
Взяв этот кристаллик, Лобов вставил его себе в ушную раковину. Тотчас же качнулась, прошлась по круглой шкале прибора миниатюрная стрелка.
С помощью этого, работавшего на полупроводниковых батарейках, прибора Алексей мог теперь слышать даже шорох притаившихся в пещере летучих мышей. Но стрелка на шкале неподвижно застыла на нулевом делении. Это свидетельствовало о том, что в пещере царит ничем не нарушаемая тишина.
Убедившись в этом, Лобов включил затененный синим стеклом сильный электрический фонарик и вошел в овальную нишу, служившую входом в пещеру.
В синем свете, точно в серых сумерках ненастного вечера, проступали угрюмые, не знавшие прикосновения солнечных лучей, ноздреватые карстовые своды. То и дело приходилось пригибать голову, чтобы не удариться о нависавшие низко выступы потолка.
В этом подземном лабиринте не было сказочных, созданных самой природой изваяний, украсивших причудливые залы Кунгурской или Мамонтовой пещер. Не было здесь ни сталактитовых гирлянд, вспыхивающих под лучом света драгоценными ожерельями, ни столбов вечного льда или прозрачных кварцевых сосулек, причудливо искрящихся в ярких бликах.
Нет, эту безымянную пещеру, прорезавшую уступ Зубастой горы, никак нельзя было назвать чудом природы. Промытая когда-то проникавшими сюда, а теперь ушедшими глубоко под землю водами, она могла сравниться лишь с самыми мрачными из подземных ходов средневековых замков. Непроглядный мрак и затхлая сырость царили здесь. И только попадавшиеся местами кучи камней, явно сложенные рукой человека, расчищавшего себе дорогу в этом естественном тоннеле, свидетельствовали о том, что Лобов был не первым, кто совершал путь под этими давящими сводами. Пройдя метров триста, Лобов неожиданно уперся в глухую каменную стену.
«Неужели я ошибся, и этот тоннель завершается тупиком?» — с тревогой подумал он. Но внимательно оглядев расположение трещин в стене, Лобов убедился, что перед ним искусно замаскированная в толщах камня дверь.
В то же время Алексей услышал в наушнике слабое попискивание.
Прибор предупреждал об опасности. Лобов поспешно отскочил назад и сделал это как нельзя своевременно. Еще через секунду из щели стены выскочила огненная, напоминающая молнию стрелка, и раздался легкий хлопок. Алексей постарался вдавить свое тело в толщу бокового свода. Молнии и хлопки повторились еще дважды, и все стихло…
Глава девятнадцатая
ТАЙНА ПРОФЕССОРА СТОГОВА
За истекшие после происшествия в сквере инженерно-физического института два дня Орест Эрастович Ронский несколько оправился после первого потрясения и полученной при ударе о спинку скамьи травмы черепа.
Можно без преувеличения сказать, что последние дни были самыми трудными и самыми насыщенными переживаниями во всей более чем тридцатилетней жизни Ронского.
Придя в себя и узнав от дежурного санитара, где находится, он вновь едва не потерял сознание.
Сложные чувства переживал Орест Эрастович. Нет, это не был страх за свою судьбу. Ронский ни на минуту не сомневался в том, что люди, которые будут решать его участь, не совершат несправедливости, тщательно разберутся во всех крайне запутанных обстоятельствах, жертвой которых он стал… Больше и глубже всего Ореста Эрастовича волновали сейчас вопросы: как и почему попал он в эти обстоятельства? И, благо времени было достаточно, Ронский день за днем воскресил в памяти свою запутанную по собственной вине жизнь, хотя он сам еще боялся признаться себе в этом.
…Раннее детство. Отец — актер небольшого периферийного театра, сменивший простое русское имя Илья на звучное иностранное Эраст и назвавший своего единственного сына не менее звучно — Орестом.
Маленький актер маленького театра жил мечтой о воплощении на сцене титанических шекспировских образов, но для этого не хватало ни дарования, ни терпения. Приходилось довольствоваться исполнением эпизодических ролей.
Зато дома отец преображался и не было конца напыщенным монологам о святом призвании искусства сеять разумное, доброе, вечное, об интригах, которые плетут вокруг него завистники, и о том, каким замечательным актером станет со временем Орест, как прославит он на театральных подмостках фамилию Ронских.
Но Орест, вопреки всем надеждам и планам отца, так и не стал актером. Еще на школьной скамье увлекла его физика, а годы, когда получал он аттестат зрелости, были временем всеобщего увлечения точными науками, открывавшими перед изумленным человечеством все новые возможности в овладении самыми могущественными силами природы, в покорении самых фантастических далей. Следуя общему течению, Орест Эрастович стал студентом специального факультета одного из технических институтов.
Учился Ронский блестяще. Трудно сказать, что являлось главной причиной его успехов. Действительно немалые природные способности, в которых более всего преобладала память, или же неожиданно проявившееся трудолюбие, питавшееся тайной боязнью утратить горячее преклонение товарищей, которым они окружили его. Скорее всего в те годы удачно для Ронского им двигали обе эти причины.
