Сергей Герасимов - Помни о микротанцорах
Ник перемахнул через забор. Забор был высоким, метра два с четвертью, но Ник преодолел преграду мгновенно. Он бежал с жуткой, с невероятной скоростью.
Женщины остались далеко позади. Под его ногами проносился большой двор со спортивной площадкой и полуразрушенным двухэтажным зданием посредине. Ник запрыгнул сквозь выбитое окно и с ужасом увидел, что ошибся. Комната, в которую он попал, была убороной; единственная дверь вела на улицу. Сегодня ему везет с уборными. Он выглянул в окно, но бежать было поздно – женщины приближались со всех сторон. Он затаился и стал прислушиваться.
Уварихи запрудили весь двор.
Уварова смотрела на него молча, с выражением удава.
– Какой молоденький мальчик! – наконец, сказала она. – такие должны любить женщин, а не стрелять в них. Тем более, если они не умеют точно прицелиться. Я чувствую в тебе врага. Кто тебя послал?
Она сделала шаг вперед и отвесила ему размашистую пощечину. Ник стоял молча.
– А я тебя узнаю, – припомнила Уварова, – твои родители работали в лаборатории, правильно? Ты разбрасывал шелуху от семечек и яблочные огрызки.
Однажды оставил в коридоре целых три пластмассовых банки. И ты часто плевал на дорожку. Однажды ты написал мелом на стене длинное слово!
В конце этой тирады на ее лице выступили красные пятна; ее голос стал срываться на визг. Это было так забавно, что Ник захохотал и услышал нереальность своего хохота, услышал откуда-то снаружи и издалека, услышал, как хохот дешевого кинозлодея, услышал и смутился. Сейчас ему казалось, что он видит самого себя, стоящего в нелепой комнате с огромным столом и без всяких стульев; в комнате без единого цветка или растения; его руки связаны за спиной чем-то, напоминающим мягкое полотенце; за окном – крики и ор, но это дальше, во дворике же никого нет, кроме нескольких молчаливых боевых куриц в черной форме.
Еще трое таких же стоят за спиной. Хорошо дрессированы, сволочи.
Она плюнула ему в лицо.
– Я существую, – сказал Ник.
– Что?
– Я существую.
– В этом ты как раз ошибаешься. Тебя уже нет. Ты умрешь страшной смертью, самой страшной, которую может выдумать женщина. А женщина умеет выдумывать страшное. Почему я не помню, как тебя зовут?
– Ник.
– Не тот ли самый маленький Мук, который подписывал листовки?
Где-то на улице долго и настойчиво сигналила машина. Уварова посмотрела в сторону окна, ее глаза будто выключились. Машина сигналила снова и снова.
– Тот самый.
– Маленький Мук был скороходом. Ты тоже быстро бегаешь… Почему ты хотел меня убить? Только честно. Я тебя все равно убью, так что никакой разницы, не стесняйся. Скажи, что ты думаешь, за что ты меня ненавидишь? Я не сделала тебе ничего плохого – и вдруг такая ярость, такой порыв, такое самопожертвование. Ты даже не боишься умереть.
– Я существую.
– Жаль. Ты говоришь, как заведенный грамофон… Тогда бейте его, девочки.
Сентябрь этого года был не совсем обычен. В этом сентябре школы и университеты были наполовину пусты. Перед самой осенью последние педагогические советы всех школ страны приняли решение об обязательном изучении предмета «Женское дело». Робкие попытки мужчин возражать не привели к успеху: на каждого мужчину в школе в среднем приходилось по три женщины.
Педагогические университеты и лицеи перестали принимать документы от мужчин. Пройдет немного времени – и образование станет на сто процентов женским делом. Многие школы и училища приняли постановлене о раздельном обучении и о форме разного цвета: теперь мальчики и девочки обязаны были входить через разные входы, сидеть в разных классах, слушать разные курсы. Мужская программа направлялась на снижение агрессивности, на улучшение подчиняемости, на развитие рабочих навыков, и отнюдь не на развитие интеллекта.
Изменились программы университетов, и в ту же самую сторону. Дебатировался вопрос о полном запрещении высшего образования для мужчин. Студенты попробовали бастовать и не пришли на лекции. Они были отчислены мгновенно. Из старших классов гимназий и лицеев также мгновенно и неожиданно отчислили половину мальчиков. Все эти мероприятия прошли быстро и без всяких трений, потому что образование в стране уже давно стонало под женским каблучком, а теперь этот каблучок стал превращаться в железную пяту.
Все решало численное превосходство: везде, где женщин было больше, они организовывались, проводили внутренние собрания и решали любые вопросы в свою пользу. Женщины победили в образовании, в медицине, в торговле, в нижних структурах управления. К счастью, на верхних этажах управления мужчин оставалось больше.
Во всех аптеках теперь продавалось (а с пятого сентября – раздавалось бесплатно) новое лекарство для мужчин: Абестин. Эти пилюльки прекрасно снимали мужской стресс и блокировали агрессивные желания. Мужчина, принимающий Абестин, становился добрым, мягким и безмятежным. Он постоянно улыбался, он был счастлив на работе и в семье, ничто не могло вывести его из себя. Несколько киностудий уже сняли первые «Абестиновые» фильмы, где герои были мягки и безропотны, а прозрачная ясная неподвижность духа возводилась в идеал. Боевики, детективы, триллеры и прочий мужской ширпотреб, быстрыми темпами изымали из проката, поговаривали даже о запрещении великого Мохо-Мари, а библиотеки перестали выдавать книги такого сорта и даже убрали их из каталогов – в библиотеках ведь тоже работали сплошные женщины. Агрессивные компьютерные игры были запрещены еще в мае. Информационные сети, по традиции, развлекали мужчин разными вариантами порно, но даже эти имиджы, клипы и интерактивки все больше клонились в сторону «Абестинового» секса.
Измения были быстрыми, повсеместными и прекрасно спланированными. Тяжелый неповоротливый мужской ум даже не успел заметить, как и когда мир перевернулся.
Секты РБЖДисток расли и свирипели во всех городах и селах; в каждом большом городе была своя уварова, а в столице таких образовалось даже две и они никак не могли поделить власть, враждуя между собой.
13
Начиналась осень – время, которое он с детства любил больше всего, ранняя оcень, еще не промоченная дождями – как хрупкий желто-зеленый цветок; достаточно всего одного хмурого утра, одного затяжного дождя, чтобы его очарование рассыпалось. Но пока оно длилось и длилось. Все еще было тепло, несмотря на конец сентября, и в природе ощущалось не увядание, а некая мудрая зрелость, не тоска, но тонкая печаль, прекрасная недолговечность, как в искуссных зверюшках, сложенных из листа бумаги – непрочном воплощении нашей идеи о прекрасном.
