Джо Холдеман - Бесконечная свобода
Сара согнулась вдвое: ее вырвало. Я чуть не последовал ее примеру, но сохранившийся, как оказалось, старый боевой рефлекс заставил меня стиснуть зубы, сделать три очень глубоких вдоха и проглотить то, что подступало к горлу.
Макс был из тех людей, которых любишь, несмотря на то, кем он является и что делает. И они вот так запросто разделались с ним, словно смахнули с доски вышедшую из игры пешку.
— Неужели мы можем быть причастны к этому? — прокричал я. — Можем ли мы хоть что-нибудь объяснить? — Мой голос сорвался.
Звуки двух взрывов донеслись из гостиницы, и сразу же раздался истерический крик.
Мэригей застонала, ее ноги подогнулись, она потеряла сознание и растянулась на тротуаре. Сара, я думаю, даже ничего не заметила. Она стояла на коленях, захлебываясь рыданиями, обхватив себя руками, в то время как ее тело содрогалось в конвульсиях, пытаясь освободить и так совершенно пустой желудок.
Антарес-906 посмотрел на меня.
— Я готов, — медленно сказал он по-английски. — Я не хочу больше оставаться здесь. Пусть неназванные заберут меня.
Я кивнул, с трудом согнув шею, и подошел к Мэригей. Опустился на колени, приподнял ее голову и попытался платком вытереть ее лицо. Она частично очнулась и, не открывая глаз, обхватила меня рукой за талию. Ее трясло, но она молчала, лишь дышала с трудом.
Это была та близость, какую могут иметь немногие люди. Наподобие той, которую мы чувствовали иногда во время сражения или непосредственно перед боем: мы должны умереть, но мы умрем вместе.
— Забудь о неназванных, — сказал я. — Мы пользовались взятым взаймы временем с самого дня зачатия… И мы…
— Украденным временем, — поправила она все так же, не открывая глаз. — И сделали из него хорошую жизнь.
— Я люблю тебя. — Это мы произнесли одновременно.
Послышался громкий удар: боевой костюм упал. Легкий бриз, до сих пор веявший с недалекого океана, полностью переменился, превратился в сильный ветер и принялся порывами налетать на костюм. Что-то ужалило меня сзади в шею — кость или осколок кости — еще раз ужалило и со стуком упало в костюм.
Со звуком, похожим на стук пересыпаемых сухих палок, в раскрытой раковине боекостюма поднимался неполный скелет. Предплечье, локтевая кость и лучевая кости прицепились к правому локтю; на запястье выросли ладонные кости, а от них в неполную секунду отросли пальцевые фаланги.
Затем поверх таза возник комок перепутанных кишок, желудок, мочевой пузырь, все происходило быстрее и быстрее: появлялись печень, легкие, сердце, нервы и мускулы. Череп наклонился вперед на позвонках под тяжестью мозга, а потом медленно поднялся и посмотрел на меня голубыми глазами Макса. Какое-то мгновение лицо оставалось двухцветным — красным и белым, — словно медицинский препарат, с которого содрали кожу. А потом оно покрылось кожей, на голове появились волосы, сразу же кожей покрылось и все тело, а затем в нужных местах не выросли, а просто возникли волосы.
Он осторожно шагнул из костюма, и на нем появилась одежда, свободная хламида. На его лице было напряженное суровое выражение. И подошел к нам. Он или оно.
Мэригей уже сидела.
— Что происходит? — спросила она сдавленным голосом, совершенно не похожим на тот, которым говорила обычно.
Человек (или существо) уселся перед нами, скрестив ноги.
— Вы ученый.
— Макс?
— У меня нет имени. Вы ученый.
— Вы неназванный?
Он отмахнулся от вопроса.
— Уильям Манделла. Вы ученый-естествоиспытатель.
— Меня этому учили. Сейчас я преподаватель естественных наук.
— Но вы понимаете природу исследования. Вы понимаете, что такое эксперимент?
— Конечно.
Омни подошел к нам и остановился поблизости. Он кивнул чернокожей женщине.
— Выходит, она была очень недалека от истины?
— Эксперимент окончен? — вопросительно произнесла она. — И вы приступили к забою подопытных животных?
«Макс» медленно покачал головой.
— А что я могу поделать? Сначала подопытные мыши удирают из клетки. Затем они начинают соображать, что с ними происходит. А потом требуют переговоров с экспериментатором.
— Если бы эксперимент проводил я, — сказал я, — то поговорил бы с мышами.
— Да, именно так и поступил бы человек. — Он осмотрелся с выражением непонятного раздражения.
— Так поговорите, — бросила Мэригей. Он несколько секунд смотрел на нее.
— Вы, когда были маленькой девочкой, мочились в постель. И ваши родители не соглашались отпустить вас в лагерь, пока вы не перестали это делать.
— Я забыла об этом.
— Я ничего не забываю. — Он повернулся ко мне. — Почему вы не любите фасоль?
Я не мог сообразить, к чему он клонит.
— У нас на Среднем Пальце не растет фасоль. Я даже не помню, какова она на вкус.
— Когда вам было три земных года от роду, вы засунули сухую фасолину себе в нос. И, пытаясь вытащить, пропихивали все дальше и дальше. Ваша мать наконец сообразила, почему ребенок так сильно плачет, но от ее лечения дело пошло еще хуже. Фасолина от влажности стала разбухать. Она отвела вас к знахарю, жившему в коммуне, и тот еще сильнее все испортил. Когда они в конце концов доставили вас в больницу, врачам пришлось дать вам наркоз, чтобы извлечь фасолину, а у вас довольно долго были проблемы с носовыми пазухами.
— Это вы сделали?
— Я наблюдал за этим. Я подготовил исходные параметры задолго до вашего рождения, так что, можно сказать, что да, это сделал я. Я слышу звуки взмахов крылышек каждого воробья, и ни один звук никогда не оказывается для меня неожиданным.
— Воробья?
— Не берите в голову. — Он встряхнул плечами, как будто сбрасывал ношу с плеч. — Эксперимент окончен. Я ухожу.
— Уходите? Он встал.
— Из этой галактики.
Земля неподалеку вдруг взорвалась, и пара ботинок, которые мы захоронили под пальмами, прилетели обратно, на то место, где в момент гибели стояла Анита. Над ними сконцентрировалось месиво из частиц плоти и костей, к ужасным останкам откуда-то стянулось алое облачко, и тело начало восстанавливаться.
— Думаю, что не стоит изменять условия и возобновлять эксперимент с того момента, когда его ход нарушился, — сказал он. — Я просто оставлю вас на произвол судьбы. А где-нибудь через миллион лет взгляну, что получилось.
— Только мы? — сказала Мэригей. — Вы убили десять миллиардов людей и тельциан и теперь вручаете нам пять пустых планет?
— Шесть, — поправило существо в белом, — и они не пусты. Люди и тельциане не мертвы. Просто убраны.
— Убраны, — тупо повторил я. — И куда же вы их убрали?
