Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти
– Да что ты понимаешь? – почти закричала она, жалея о том, что не может подняться и отвесить мужу парочку приводящих в чувство оплеух. – Ты же совсем не слушаешь меня! Я повторяю в четвертый раз – Это Не Я! Дошло?
– А кто? – он вскинул голову и вперил в нее ледяной взгляд. – Глаза с потолка?
Аля открыла было рот для возмущенного ответа – и заплакала. В последнее время это получалось у нее все легче, все качественней. Она плакала, как ребенок, кривя губы и не пряча лицо в ладонях, от осознания собственной невиновности и полного бессилия ее доказать. Поглядев с минуту на ее исказившееся лицо и трясущиеся плечи, Антон деловито продолжил укладку рюкзака, сильно смахивающую на раздел имущества.
– Тоош! – окликнула она, когда он уже собирался уходить. Он обернулся, насупленный. Ей и самой не понравилось, как жалостливо, по-бабьи прозвучал ее голос, но что она могла поделать с этим поднявшимся с самых глубин ее естества страхом? – Ты же вернешься? – Не говори глупостей, – раздраженно бросил он. А потом ушел, чтобы уже не возвращаться. Аля ждала его, распластанная на полу, с ногой, зажатой между двумя гладкими валунами – наверное, так накладывали шину дикари каменного века – неспособная без посторонней помощи к самому элементарному, стыдно сказать, к отправлению естественных надобностей. То есть она научилась в конце концов обходиться собственными силами, но сначала просто ждала, что Тошка, как всегда, придет и поможет. А он все не шел. Это ничего, убеждала себя Аля, не так уж много времени прошло, ей просто кажется, что много, так всегда бывает, когда чего-нибудь сильно ждешь. У нее и часов-то нет, чтобы проверить. Единственные часы – красивые, с компасом и светящимися в темноте стрелками – у Тошки на руке. А может, внизу он наткнулся на какой-нибудь перспективный ход и не хочет возвращаться, пока не пройдет его до конца. Это на него похоже, он же такой… целеустремленный. В крайнем случае Тошка может прямо там и переночевать, и поужинать, он ведь взял с собой банку тушенки. Вот сейчас Аля поспит, и он вернется. Возможно, с победой. Ах, вот было бы здорово!
Однако ночь прошла в метаниях, состоящих из кратковременных провалов в забытье и проскакивающих сквозь дрему искорок надежды: «Кажется, идет?» «Нет, показалось», за ней последовал еще один бесконечный день, а потом снова ночь без отдыха и сна, и Але пришлось выдумывать новые успокоительные доводы, чтобы не впасть в отчаяние. Хотя в голову все настойчивей лезли неутешительные выводы. И только когда закончилась вода во фляжке и в кружке, обманывать себя стало совершенно невозможно. Тошка не вернется. С ним что-то случилось или… Нет, с ним определенно что-то случилось.
И если Аля и дальше собирается лежать пластом и ждать кого-то, кто придет и решит все ее проблемы, то кое-что нехорошее случится и с ней.
А звук капели, доносящийся от далекой Поилки не смолкал ни на минуту, ни днем, ни ночью. Манил, притягивал, вторгался в беспокойные сны изощренной инквизиторской пыткой. В какой-то момент Аля осознала, что если еще хотя бы полчаса проведет, облизывая сухие губы-промокашки наждачной полоской языка и представляя себе расходящиеся по водной поверхности круги от падающих капель, то сойдет с ума.
С этой мыслью она перевалилась на живот, стиснула челюсти, представила себе, как это в принципе могло бы выглядеть, и в первый раз двинула вперед левый локоть. Да подальше! Именно так. А слезы сохнут быстрее на воспаленных от жара щеках.
С пустой фляжкой на поясе и фонариком в руке она впервые выползла на тропу войны за собственное существование. Впоследствии этот путь – на Семикресток, к Поилке и обратно, – стал ее ежедневным моционом, но первый раз был самым трудным и отличался от второго, третьего и всех остальных своим маршрутом.
Тогда, напившись, набрав воды во фляжку и отлежавшись у Поилки, Аля добралась до Семикрестка, но вместо того чтобы повернуть к Лежбищу, отыскала в пыли капроновую нить, которую Тошка в шутку называл путеводной или Алькиной, и поползла по ней в сторону Обрыва. Ее действия были продиктованы такой же насущной потребностью, как жажда, голод или желание поспать. Ей необходимо было знать. Что бы ни случилось с Тошкой, она обязана это выяснить. Даже самое страшное. Даже, если с ним все в порядке, просто в своем пути наверх он решил… кажется, среди привычных к риску мужчин бытует такое выражение: избавиться от балласта?
Но это и впрямь худший из вариантов, не стоит думать о нем раньше времени. Может быть, все не так страшно? Может, просто не выдержала веревка или закружилась голова, Тошка рухнул на камни – но с небольшой высоты! – и вот уже третий день лежит внизу и стонет, раненый и отчаянно нуждающийся в помощи? Смешно, конечно: здоровый мужик и вдруг нуждается в помощи слабой женщины-инвалидки. Но в тот момент эта мысль не казалась Але смешной.
Нить привела ее к Обрыву, оставила на краю, а сама нырнула вниз. «Дальше как-нибудь без меня», – читалось в витках равнодушного капрона. Рядом, параллельно нити, привязанная одним концом к огромному валуну, изъеденному эрозией, как сыр мышами, спускалась Тошкина гордость – самодельная веревочная лестница. Аля, осторожно перегнувшись через край, сверху вниз осветила ее лучом фонарика и не обрадовалась увиденному. Примерно посередине лестница собралась в запутанный узел, ниже которого до самой земли тянулась неумело заплетенная косичка. На далекое дно свет фонарика падал огромным тусклым пятном с нечеткими границами, но если бы там, внизу, оказался раненый Тошка или какие-то следы его пребывания, Аля наверняка бы заметила. Значит, он не разбился. Даже если сорвался при спуске, у него хватило сил, чтобы куда-то отползти. А может, он и не срывался. Однако вздох облегчения почему-то не спешил срываться с искусанных губ.
В задумчивости Аля погладила нить, названную в ее честь. Тошенька, где ты? Голос еще не до конца восстановился, и я вряд ли докричусь до тебя, но может быть, ты почувствуешь мое прикосновение через пять километров капрона? Вернись, Тошка. Боженька, милый, как же это тяжело-чувствовать себя балластом!
Она подергала за свисающий с обрыва фрагмент шнура, отсылая в темноту и неизвестность эту такто – или ритмограмму, без особой надежды, что сообщение найдет адресата. Сильно удивилась, когда нить неожиданно легко поддалась, потянула, потянула – и через несколько секунд вытянула весь шнурок целиком. Тот оказался гораздо короче, чем она предполагала, в подвешенном состоянии он едва ли доставал до земли.
Обрыв, подумала Аля.
И без перехода вспомнила, как в апреле, под занавес четвертого года обучения в рамках овладения родной речью объясняла гаврикам, что такое омонимы. Омонимы, уверенно заявил тогда Леша Самсонов, это такие дяди или тети, которые пишут участковому жалобы на соседей по подъезду, но никогда их не подписывают. Нет, с улыбкой поправила его Аля, для своих подопечных – «Аль Васильна», те, про кого ты сейчас рассказал, называются анонимы. А омонимы – это такие слова, которые пишутся и слышатся одинаково, но имеют разные значения. Например, коса, которой косят траву, и коса, в которую вплетают ленты. Или…