Борис Батыршин - Третий Меморандум
За окном два бывших рокера протащили по площади тяжелую волокушу, наполненную горелыми досками и прочим хламом. Кожаные куртки были порядочно извозюканы. «Надо бы их переодеть», – подумал жестокий Казаков. – Чего добру пропадать? В рабские дерюги и переодеть…
Пленные третий день обитали в бывших рабских бараках. Во избежание эксцессов их сторожили Следопыты. Весь день пленники занимались ассенизационными работами; особенно неприятно это выглядело позавчера, когда таскали трупы и отдирали от стен и земли засохшие тошнотворные останки. Стояла жара, в воздухе медленно расползалось сладковатое зловоние… Вчера и сегодня было уже легче – разбирали завалы, сгребали угли на пожарищах. Давно было бы пора отправлять в метрополию, но все никак не доходили руки.
Женщины вот тоже… Вечером девятнадцатого в городе творились безобразия. Толпы освобожденных рабов дорвались до погребов в домах старших офицеров; во дворец их не пустили, Казаков выставил охрану, но полностью подавлять эту стихийную реакцию масс поостерегся. Слава богу, хоть не позволили поджечь город – объяснили, что самим здесь жить; тогда они набросились на панковских баб, на этих красавиц-шлюх… Солнце закатилось в тяжёлые тучи, Казаков с патрулями ходил по лабиринтам улиц, на которые опускались синеватые сумерки и следили только, чтобы не было смертоубийств. Панковатые девицы, простоволосые, растрепанные, полуголые, сбегались ко дворцу, вцеплялись в охранявших его Охотников и котят, слезно молили впустить – ну, те и пускали. Да, ночка выдалась…
Сам координатор тогда тоже не утерпел, поддался опьянению победной вседозволенности – и непременно чтобы там, на герцогской помпезной кровати… Казаков вспомнил душную темноту, опытное, на все согласное – лишь бы не на улицу, к ТЕМ! – податливое тело, бесстыдные руки, – и воровато покраснел. Сейчас он вряд ли узнал бы её в лицо, она его тоже. Знали про это падение Главы немногие и падением явно не считали, но все же…. Под утро они заперли «своих» в бывших покоях герцогини и её гувернанток, остальных разыскали и привели во дворец уже днём. Кое-где случались стычки с пьяными вдрызг горожанами, желавшими замучить легионерских баб до полусмерти, раз уж из их рук вырвали самих легионеров; потом прибегали, извинялись… Одна девка, кажется, подруга какого-то ротмистра, покончила с собой…
Казаков поморщился. А ля гер ком а ля гер – пусть-ка история для беспристрастности вспомнит, как эти девочки похохатывали, глядя на пытки, как они избивали рабынь палками по лицу за то, что те осмелились привлекать взоры рокеров… Кроме того, этой самоубийце сейчас, вероятно, лучше всех. На Земле.
Теперь всякие злоупотребления по женской части были настрого запрещены. Караульный охотник, во время смены бросивший пост, ради того чтобы побаловаться с кокетливой девочкой из герцогской спальни (а там были и такие, которым всё равно с кем, лишь бы было) – вот уже сутки куковал без воды и еды в одиночном, сыром и тёмном каземате, и Казаков собирался промариновать его там ещё с недельку. Разумеется, на хлебе и воде. Надо знать, когда кидать… э-э… камни и когда собирать. Библия оккупанта, так сказать.
Сзади деликатно кашлянули. Казаков обернулся. Молодцеватый котёнок с мешками под глазами ввел заросшего неопрятной бородкой парня в чем-то серо-неопределённом и застыл в дверях.
– Можете идти, спасибо, – сказал Александр. – А вы садитесь.
Это был легионер, даже рыцарь, из «первоначальных» рокеров, за три недели до войны посаженный в каземат по причине сумасшествия. Каковое заключалось в том, что он внезапно потерял всякое соображение, начал кричать, что только что был дома и просить, чтобы ему прояснили, куда он попал; это сменялось периодами просветления сознания. Казаков полагал, что парня убили на Земле; первая беседа вчера не дала особых результатов, матрикант страшно взволновался и заявил, что ничего не скажет.
– Мне кажется, вас убили на Земле, – тонко и дипломатично начал Казаков новую беседу. Глаза рокера расширились.
– Ты…. вы…. ты кто такой…. ты что, издеваешься?
– Я знаю, что вы не псих, – Казаков ласково покивал головой. – если вы до сих пор не догадались ни о чём, то можете радоваться: у вас нет никакой болезни. Я это знаю, – Казаков подчеркнул свои слова. – Когда пришельцы переносили нас на эту планету, они сделали с каждого из людей копию и оставили ее на Земле. Когда вашу копию убили – её память как бы подселили к вам в мозг. Вам теперь должно казаться, что последние полгода вы были одновременно там и здесь, так?
– Постойте… – рокер провёл рукой по лбу. – Вы… кто вы тогда такой?
– Неважно, – Александр сделал небрежный жест рукой. – Я хочу знать, что произошло за это время там, не Земле. Я хочу, чтобы вы рассказали мне про свою вторую память.
К сожалению, рокер помнил немногое, из того, что могло заинтересовать Казакова. Когда он увлекался, видимо в пику «здешней» памяти, то принимался рассказывать о барах и дискотеках, Казаков его осаживал. С интересом он выслушал повествование о том, как «любера» приезжали в Питер и были наголову разбиты прямо на вокзале («мы их везде били. Там били и здесь били», не без самодовольства пояснил рокер). А потом, у «Сайгона» объединенные силы ленинградцев всех мастей разбила наголову славная милиция («суки, сюда бы их, мусоров»). Под конец рокер увлёкся до того, что, порывшись без спросу в гигантском встроенном шкафу, обнаружил там гитару, и исполнил самую свежую («то есть записана она два года назад, но мы только-только достали») песню «Дип пёпла». Казаков не перебивал. С Земли пришла депеша. Странного содержания, но – депеша.
– Ладно, – сказал он наконец. – Вот ещё что… Ты никому не расскажешь о нашем разговоре. Был псих, вылечился, все дела. Во-первых, всё равно тебе никто не поверит; во-вторых, я твоё молчание – или болтливость – учту на суде. Ясно, нет?
– Ясно. – Рокер отложил гитару, вскочил. Казаков, повысив голос, позвал котёнка; котёнок, слегка ошарашенный подслушанным концертом, появился и увёл рокера.
Теперь этому парню, так же, как и Казакову, оставалась одна жизнь. Правда, у него она была обычного масштаба.
Координатор выглянул в окно и присвистнул. На площади слонялось несколько человек, худых, производящих странное впечатление своей одеждой – штопаные кожаные с содранными эмблемами, тщательно выстиранные мешковатые штаны… Это были народные представители от Рокпилса, Конезаводска и Люберец. Александр сбежал к ним, на ходу напяливая и застёгивая куртку, хоть и было жарко. Предстояли официальные дела. Собственно, пока эти представители были никем; народ ещё никак не управлялся – он отъедался по рыцарским погребам и отдыхал, охрану города, надзор за мусорщиками-легионерами и прочие функции исполняла оккупационная армия.
