Сергей Жемайтис - Плавающий остров (Научно-фантастическая повесть)
На берегу он спросил:
— Ты, кажется, ничего не понял из моей бессвязной речи?
— Нет, почему ты так думаешь? Многое было довольно интересно.
— Меня не интересуют красоты стиля. Лучше скажи, согласен мне помочь? «Ты мне очень нужен».
— Ну конечно! — ответил я радостно, потому что уже много лет никто из нас не произносил эту магическую фразу.
— Тогда пошли в столовую. Нам надо запастись горючим. Потребуются некоторые усилия.
Он повел меня мимо океанариума, сделав порядочный крюк. Косатки безжизненно застыли в голубой воде, не обращая никакого внимания на тунцов, проплывавших у них под носом.
— Видишь? — спросил Костя. — Я все о том же. О праве одного вида угнетать другой. Они же погибнут здесь, завтра же. Все погибнут. Они могут останавливать сердце. Смотри!
Действительно, на дне белело брюхо мертвой косатки. Заметив, какими жадными глазами я осматриваю набор закусок в витрине холодильника, Костя сказал:
— Рекомендую ограничиться стаканом молока Матильды и еще каким-нибудь соком. Придется снова болтаться в воде…
Я без особого удовольствия, как лекарство, выпил густое, теплое молоко и с наслаждением осушил стакан ананасного коктейля.
— По калорийности это не уступает… — начал было Костя, но, встретившись со мной взглядом, сказал: — Думаешь, мне есть не хочется? Я готов грызть акулью кожу.
— Ну, пошли. Скоро вернемся, и тогда… Фу, какая бурда!.. Но зато сок… Восхитительный напиток!
Нам было лет по десять, когда мы поклялись всегда приходить друг другу на помощь. Без единого вопроса. Надо только сказать: «Ты мне очень нужен», и все, магическая фраза отдавала одного из нас в полное подчинение другому. И вот что странно: никогда еще эта просьба-приказ не была неожиданной. Наверное, мы научились читать мысли друг друга, отгадывать желания. Если Костя врывался ко мне во время каникул, то я уже знал в общих чертах маршрут и цель нашего похода: мой бесхитростный друг еще за несколько дней своей таинственной сосредоточенностью настораживал и подготовлял меня к «неожиданности».
Сейчас я тоже догадывался о его сумасбродной затее, и меня вдруг охватила тревога, когда я представил себе возможные последствия.
Я спросил:
— Ты все обдумал?
— Да.
— Уверен, что они тихо уйдут из лагуны?
— Как Матильда с подругами после дойки.
— Когда ты успел с ними договориться?
— Не улыбайся так иронически, я все предусмотрел. Протей возглавит отряды копьеносцев. Они преградят путь в лагуну. Косатки сейчас еще под действием наркотика. Ты видел, они совсем инертны.
— Думаешь, что Джек спокойно нырнет под остров?
— Да. Как первая беглянка. У них тщательно разработан маршрут. Я уверен. Все будет о'кей! — заключил он далеко не уверенным тоном.
Несколько шагов мы прошли молча. Короткая заря угасла. Затеплились диски искусственных лун. В шум волн вплетался хрустальный перезвон, словно звенели елочные новогодние колокольчики. На днях нам прислали несколько сотен певчих цикад, выведенных японскими селекционерами. У них необыкновенно нежные голоса разной тональности. Трудно представить себе, что предки этих нежноголосых созданий те самые лупоглазые насекомые, что и по сей день терзают слух своими оглушительными концертами. Хотя многим нравится их металлический гомон…
Я спросил:
— А Совет? Как посмотрит Совет?
— Видишь ли… я уже разговаривал с Нильсеном.
— Ну?
Костя остановился:
— Знаешь, Ив, я освобождаю тебя от… от данного слова. Возможно, ты прав. Спокойной ночи. — Он круто повернулся и побежал к лагуне.
Что мне оставалось делать, как не припустить за ним следом! Я бежал и с тоской думал: вот сейчас надену маску, возьму лазер, прыгну в лагуну и открою ворота косаткам. Потом буду стоять перед осуждающими взглядами членов Совета. Завтра нас, наверное, «спишут» с острова. Не закончив практики, бросив на половине работу, мы полетим за новым назначением и снова предстанем перед Советом, теперь уже университета. Преподавателей вызовут со всех континентов… Как они будут благодарны, что их оторвали от исследований ради двух недисциплинированных сентиментальных студентов!
Думая так, я чувствовал, что Костя все-таки прав. Прав той высокой правдой, что всегда шла наперекор установившимся правилам и законам и которая в конце концов признавалась всеми и сама становилась законом.
Лаборатория на берегу океанариума светилась, как гигантский японский фонарь. Архитекторы очень точно скопировали этот древнейший светильник. Костя уже находился в «фонаре». Повеселевшими глазами он смотрел на Павла Мефодьевича, восседающего в кресле перед гидрофоном. Из аппарата вырывались скрежещущие звуки.
— И ты пожаловал? — спросил учитель. — Садись и слушай внимательно. Не каждому удается услышать такое. — Голос его приобрел торжественность, совсем не гармонирующую со скрежетом, вдруг перешедшим в раздирающий слух вой.
Костя спросил с подозрительной серьезностью:
— Что это, концерт или деловое совещание Джека с его свитой?
— Нравится?
— Жуткая вещь!
Павел Мефодьевич убавил силу звучания.
— Для слуха, особенно недостаточно тренированного, тяжеловато. Не совсем обычная форма эмоционального воздействия. Кроме того, надо учитывать несовершенство прибора, передающего только грубую схему языка приматов. Если бы мы могли воспринимать ультразвуки да к тому же еще знали их язык, впечатление было бы гораздо сильнее. Теперь же мы можем только понять всю трагедию, переживаемую сейчас там! — Павел Мефодьевич встал и быстро отбросил руку к стене и вниз. — Кто-то из них, может быть ваш Джек, поет свою последнюю, предсмертную песню.
— Однажды они уже ее пели, — сказал Костя. — Я вам передал запись. Помните, когда Джек хотел протаранить ракету. Вот это были гонки!
— Не путай два разных понятия. То была «песня смерти», воинственная песня, обрекающая на смерть врагов, сейчас совсем другая песня. Песня прощания с жизнью, когда нет другого выхода. Владыки океана не могут смириться с неволей, пусть временной. На них удручающее впечатление произвело обращение тихоокеанских косаток. Их родичи поделились с ними своим опытом, как говорили в прежние времена, разъясняли им, насколько выгодно мирное сосуществование и даже содружество с приматами, населяющими по преимуществу сушу. Но наши косатки начисто отвергли всякие сделки. Гордый народ!
Тихий скрежет, доносившийся из гидрофона, стал прерывистым. Павел Мефодьевич повернул усилитель громкости. «Фонарь» завибрировал от душераздирающего вопля, который неожиданно оборвался.
