Александр Марков - Локальный конфликт
Настроение у Алазаева испортилось быстро и резко. Вряд ли федералы отправят в горы отряд на его поиски, но от самого факта, что ему не удалось незаметно захватить журналистов, на душе сделалось тошно и противно, а слушая дальнейшие пояснения ведущего, он понял, что федералы знают о Ревазе Алазаеве довольно много. Часть и для него самого стала новостью.
- Оператор, очевидно, успел включить камеру, - растягивая гласные в словах, прошипел Алазаев, посмотрев на оператора.
Тот делал вид, что спит, стараясь дышать ровнее, но это у него плохо получалось, а грудь вздымалась слишком высоко и неравномерно, так что обмануть он мог разве что ребенка. Он все слышал, а может, даже и видел этот сюжет.
Глаза репортера нервно бегали в глазницах с такой скоростью, что, того гляди, вывалятся, повиснут на нервных жгутиках, как слезы. Придется их или запихивать обратно, или смахнуть, чтобы не мешали. Он часто моргал, точно в глаза ему попали соринки или реснички. Репортер боялся, что своим любопытством он подписал оператору смертный приговор, который его и заставят привести в исполнение.
Алазаев сжал кулаки, напрягся, хотел ударить оператора, но сперва растормошить его, чтобы он открыл глаза и все увидел, а не провалился бы в беспамятство сразу, от первого же удара. Он стал бы бить его так, чтобы оператор не терял сознание, чтобы тело его содрогалось от боли, постепенно превращая его суставы в месиво, а кости - в труху, пока не исчерпал бы по капле весь свой гнев. Одного оператора на это хватит, и до репортера дело сегодня не дойдет.
Что-то взорвалось у него в мозгу, так ярко, что он ослеп на миг. О, пожалуй, он все же не смог бы сдержаться, а его гнева хватило бы, чтобы пару раз послать оператора на тот свет, да еще в таком неприглядном виде, что таксидермистам, или как там они называются, пришлось бы сильно потрудиться, чтобы вернуть его лицу естественный облик, иначе его пришлось бы хоронить в закрытом гробу.
Но.. но это не принесло бы абсолютно никакой пользы.
Криво усмехнувшись, Алазаев вновь посмотрел на оператора, но теперь в его чуть прищуренных глазах уже почти не осталось гнева, который медленно утекал куда-то в глубь тела и там растворялся в крови. В его глазах появилось что-то другое - какой-то странный коктейль: чуть презрения, чуть восхищения, чуть безразличия. Хорошо, что оператор держал глаза закрытыми, не мог увидеть этого взгляда и прочитать в нем свою судьбу.
Алазаев уже решил, что будет делать с оператором, потому что придерживался принципа "из всего надо извлекать пользу". Но никто еще этого не знал.
Лицо Алазаева сделалось страшным, а красные отблески огня керосиновой лампы делали его и вовсе кровавым, точно это вампир, еще не напившийся крови, но уже почувствовавший ее запах. У него начинают краснеть глаза. И если бы он завыл сейчас, как трансформирующийся в волка оборотень, то, пожалуй, репортер уже не стал бы этому удивляться. Он отводил глаза в сторону, точно Алазаев превратился в Вия и если на него не смотреть, то и он тебя не увидит, будет ходить возле, натыкаться, как слепой, на начертанную мелом на полу стену, до тех пор, пока рассвет не прогонит его обратно в потусторонний мир. Но на роль страшного чудовища из сказки по внешним данным больше всего подходил Рамазан, а тот уже рассмотрел и репортера и оператора и даже угадал мысли Алазаева и теперь только улыбался чему-то своему.
Радиоприемник был постоянно настроен на одну и ту же частоту, но вовсе не из-за того, что на ней переговаривались федералы, а подслушивая их разговоры, можно узнать что-то интересное, благо военные иногда сообщали в эфире открытым текстом такие сведения, от которых службу внешней разведки, обзаведись такой сепаратисты, затрясло бы от радости. Им не требовалось засылать шпионов в стан федералов, вербовать там агентов, надо было лишь держать одного человека возле настроенной рации, подключить к ней магнитофон и скрупулезно записывать все переговоры, а потом внимательно прослушивать их. Впрочем, прозвучавшие в эфире слова вполне могли оказаться дезинформацией, и отправившиеся в засаду сепаратисты - попасть в хитрые ловушки, оказаться обложенными со всех сторон - с воздуха тоже, разве что из-под земли по ним не стреляли. Горы состояли из слишком твердых пород, тоннель там рыть долго и хлопотно.
Алазаев наблюдал за этой игрой со стороны, словно с трибуны, и ничем своих эмоций не проявлял, как не очень азартный болельщик, попавший на стадион не потому, что он так любит соревнования, а только из-за того, что пойти больше некуда.
Его приемник постоянно транслировал одну из турецких радиостанций. Поклонников ее в отряде не было, потому что, как ни был прост турецкий язык, изъясняться на нем никто не умел и, в лучшем случае, сепаратисты, если прислушаться, разбирали лишь отдельные слова, не улавливая общего содержания.
Но в определенное время, среди блока рекламы, мог прозвучать позывной, а потом в закодированной форме будет сообщено, когда прилетит самолет с Кемалем. Алазаев должен ответить, сможет ли он его принять, если же ответа не последует, это будет означать - его отряд разбит. Впрочем, те, кто посылал сообщения, следили за российскими СМИ, изучали их и штудировали, так что информация о том, случилось ли что с отрядом Алазаева или нет, от них вряд ли могла ускользнуть.
Но это вовсе не значило, что с ним опять хотят иметь дело.
Визиты в Истабан стали так же опасны, как если бы кто-то вздумал забраться в клетку к тигру. Охотников совершить такой подвиг нужно было еще поискать, а в старые времена, пожалуй, только рабы, которым в случае успеха дарована будет свобода, могли решиться на это. Положение осложнялось еще и тем (возможно, в этом крылась главная причина), что если о подвиге этого героя узнают, то ждут его вовсе не слава, почести и награды, а очень неприятные долгие разбирательства. Право же, риск такой оправдывала разве что очень большая прибыль, словно самолет в каждом рейсе нагружали золотом до предела, до самого верха, так что он едва тащился меж облаков, опасно ныряя в воздушные ямы и чудом не падая. Да, да. Свежие человеческие органы превосходного качества, только что извлеченные, да не из трупов, уже начинающих разлагаться и дурно пахнуть, а из живых людей, ценились дорого подороже, нежели такие же по весу куски золота.
Радиоприемник бубнил что-то непонятное, тарабарщину какую-то, точно это колдун читал заклинание - странно, что в мире есть люди, которые могут понять в ней каждое слово и с первого раза воспроизвести. Или это последователи новомодной религии пробуют заучить слова молитвы? Она непривычна даже для них. Но нет, передача была слишком эмоциональна для молитвы и скорее походила на репортаж комментатора футбольного матча, для которого не то что гол, но даже небольшая пробежка футболиста с мячом служит поводом, чтобы восторженно прокричать что-то в эфир. Хорошо еще, что слушатели не видят того, что творится на поле, думая, будто там кипят страсти, взмыленные футболисты носятся как ракеты, а зрители противоборствующих станов готовятся пустить в ход контрабандой пронесенные на трибуны бутылки. На самом-то деле игроки, разморенные и уставшие, лениво передвигают ногами под раздраженное насмешливое улюлюканье болельщиков, но ничего это комментатор не слышит. От болельщиков его отделяет пластиковая звуконепроницаемая перегородка. Он лишь видит их разинутые рты, и ему кажется, что они скандируют: "гол, гол" или "вперед" или, когда их воображение уже воспалено выпитым пивом и солнцем, "убейте их, раздавите, размажьте", но он ошибается.
