Джек Лондон - Звездный скиталец
Бесшумно, легко и уступчиво сближались бока брига, палуба выпячивалась вверх, и наконец раздавленные останки погрузились в воду и исчезли между соединившимися льдинами. С сожалением смотрел я на гибель нашего убежища от непогоды, и в то же время мне было приятно думать, что я уютно устроился под четырьмя рубахами и тремя куртками.
Но даже для меня ночь оказалась ужасной! Я был одет теплее всех в лодке. Что должны были испытывать другие, об этом я не хотел много раздумывать. С риском натолкнуться в темноте на другие льдины, мы отливали воду и держали лодку носом к волне. А я то и дело тер свой замерзающий нос то одной рукавицей, то другой. Вспоминая свой домашний уют в Эльктоне, я молился Богу.
Утром мы произвели осмотр. Во-первых, все обмерзли, кроме двух или трех. Аарон Нортруп, который не мог двигаться из-за сломанной ноги, был в особенно тяжелом положении. По мнению врача, обе ноги Аарона Нортрупа должны были безнадежно замерзнуть.
Баркас глубоко сидел в воде, отягченный всем экипажем корабля, насчитывавшим двадцать одного человека. Двое из них были мальчики. Бенни Гардуотеру едва было тринадцать, а Лишу Диккери, семья которого жила в близком соседстве с моими родными в Эльктоне, только что исполнилось шестнадцать. Припасы наши состояли из трехсот фунтов говядины и двухсот фунтов свинины. Полдюжины смоченных соленой водой хлебов, взятых поваром, не могли идти в счет. Кроме того, имелись три больших бочки воды и бочонок пива.
Капитан Николь откровенно признался, что в этом неисследованном океане он не знает суши поблизости. Оставалось одно — плыть по направлению к более мягкому климату, что мы и сделали, поставив наш маленький парус под свежий ветер, который погнал нас на северо-восток. Вопрос о пропитании был решен простым арифметическим подсчетом. Мы не считали Аарона Нортрупа, ибо знали, что он скоро умрет. Если съедать в день по фунту провизии, то наших пятисот фунтов хватит нам на двадцать пять дней; а если по полфунта — то на пятьдесят дней. И мы решили остановиться на полфунте. Я делил и раздавал мясо на глазах капитана, и Богу известно, что делал это добросовестно, хотя некоторые из матросов сейчас же начали ворчать. Время от времени я делил между людьми прессованный табак, которым набил свои карманы, — об этом я мог только пожалеть — особенно зная, что табак отдан тому или иному, который, без сомнения, мог прожить еще только один день или в лучшем случае
— два или три.
Дело в том, что в нашей открытой лодке люди очень скоро начали умирать не от голода, но от убийственного холода и невзгод. Вопрос стоял так, что выживут только самые крепкие и удачливые. Я был крепок телосложением и удачлив в том отношении, что был тепло одет и не сломал себе ноги, подобно Аарону Нортрупу; он, впрочем, был настолько крепок, что, обмерзши первым из нас, умирал много дней. Первым умер Вэнс Хатавей. Мы нашли его на рассвете скрюченным в три погибели на носу и уже закоченевшим. Вторым умер мальчик Лиш Диккери. Другой мальчик, Бенни Гардуотер, продержался десять или двенадцать дней.
В лодке было так холодно, что вода и пиво замерзли, и трудно было математически точно делить куски, которые я откалывал ножом Нортрупа. Кусочки льда мы клали в рот и сосали до тех пор, пока они не таяли. Иногда налетали страшные шквалы, и снегу было хоть отбавляй. От всего этого во рту у нас развились воспалительные процессы, слизистые оболочки постоянно были сухи и горели. Вызванную ими жажду ничем нельзя было унять! Сосать снова лед и снег — значило только усиливать воспаление. Я думаю, эта напасть главным образом погубила Лиша Диккери. Он помешался и двадцать четыре часа бредил перед смертью. Умирая, он требовал воды, а между тем в воде не было недостатка. Я, насколько мог, противился искушению пососать льду и довольствовался кусочком табаку, заложенным за щеку.
С покойников мы снимали платье. Нагими явились они на свет и нагими пошли за борт баркаса, в холодные воды океана. Их платье мы разыгрывали жребием. Это было сделано по приказу капитана Николя, в предупреждение ссор.
Глупым сантиментам не было места. Всякий испытывал тайное удовлетворение после каждой новой смерти. Всего удачливее на жребии оказался Израиль Стикин, и когда наконец и он умер, то после него остался целый склад одежды. Она дала новую передышку оставшимся.
Мы продолжали плыть к северо-востоку под напором свежего западного ветра, но наши поиски теплого климата казались тщетными. Даже брызги морской воды замерзали на дне лодки, и я продолжал рубить пиво и питьевую воду ножом Нортрупа. Свой нож я припрятал. Это был клинок хорошей стали, с острым лезвием и прочной отделкой, и мне не хотелось подвергать его риску сломаться.
К этому времени половина нашей компании была уже брошена за борт; борта лодки заметно поднялись над водой, и ею не так было трудно управлять в штормы. Наконец, больше было места, чтобы растянуться.
Вечным предметом неудовольствий был провиант. Капитан, штурман и я, переговорив, решили не увеличивать ежедневной порции в полфунта мяса. Шесть матросов, от имени которых выступал Товий Сноу, доказывали, что после смерти доброй половины экипажа нужно удвоить паек и, стало быть, выдавать теперь по фунту. Мы же указывали на то, что удваиваются наши шансы на спасение, если мы сможем продержаться на полуфунтовом пайке.
Конечно, восемь унций соленого мяса нельзя сказать, чтобы очень способствовали сохранению жизни и сопротивлению суровому холоду. Мы страшно ослабели и поэтому зябли еще больше. Нос и щеки у нас почернели, — так сильно они были обморожены. Согреться было немыслимо, хотя теперь у нас было вдвое больше одежды.
Через пять недель после гибели «Негосиатора» произошла серьезная катастрофа из-за провизии. Я спал (дело было ночью), когда капитан Николь поймал Джеда Гечкинса на краже свинины из бочки. Что его к этому подстрекнули остальные пятеро матросов, они доказали своими действиями. Как только Джед Гечкинс был накрыт, все шестеро бросились на нас с ножами! В тусклом свете звезд эта схватка врукопашную приобрела жуткий характер, и лодка только чудом не опрокинулась. Я возблагодарил судьбу за рубашки и куртки, послужившие мне теперь как бы броней. Удары ножа, наносимые в эту толщу ткани, едва только оцарапали мою кожу.
Прочие были защищены подобным же образом, и битва окончилась бы только всеобщим изувечением, если бы штурман Вальтер Дэкон, сильный мужчина, не додумался окончить дело тем, что выбросил мятежников за борт. К нему примкнули в этом деле капитан Николь, доктор и я — и в одно мгновение пятеро из мятежной шестерки уже находились в воде, цепляясь за шкафут. Капитан Николь и доктор возились с шестым, Иеремией Нэлором, и бросили его за борт, в то время как штурман колотил доской по пальцам тех, кто ухватился за шкафут. С минуту я был свободен от всякого дела и мог поэтому видеть трагический конец штурмана. Когда он поднял доску, чтобы ударить по пальцам Сэта Ричардса, этот последний, опустившись глубже в воду, затем внезапно подскочил и, ухватившись обеими руками, почти забрался в лодку, схватил в свои объятия штурмана и, метнувшись назад, потащил его за собой. Он, без сомнения, не ослабил своих тисков, и оба они утонули.
