Генри Каттнер - Источник миров. Ось времен
Да, пространство для них не существовало, а значит, должна была измениться сама система мышления.
И способ воевать тоже. Самое главное в этой войне — это сделать противника неподвижным. Этот кусок мрамора был, как гвоздь, которым нас приколотили к планете.
Значит, нам нужно придумать клещи, которыми можно вытащить этот гвоздь.
Я уже стал мыслить галактическими масштабами. У меня рождались в мозгу странные идеи — например, прицепить этот кусок к какой-нибудь планете с помощью лучевых тросов и вытащить его отсюда, как трактор вытаскивает из кювета машину. Я рассказал об этой идее Белему. Тот серьезно подумал и заметил, что идея чересчур фантастическая, и у нас нет никаких возможностей для ее реализации.
Несколько обескураженный, я сел и стал думать дальше.
— А почему ты уверен, что супермехандроид сумеет решить проблему некрона? — спросил я Белема.
Он работал с каким-то хитроумным прибором, состоящим из разноцветных линз. Его спокойное лицо совершенно не менялось.
— Я могу лишь надеяться на это, — ответил он. — Мы создаем его именно для решения этой проблемы, и мощь его мозга намного будет превосходить мощь моего.
— И он будет свободен в принятии решений?
— Да, в известных пределах. Он будет делать все, чтобы решить свою проблему.
— Но что еще он будет решать? Кроме некрона?
— О, это будет очень мощный мозг, способный на очень многое.
Он снова вернулся к своей работе. Через некоторое время он снова заговорил:
— Я все время размышляю над некроном. Материя и мысль связаны друг с другом. Может быть, некронное вещество может облекать себя в форму своей жертвы, того, кто служит ему пищей.
— Ты думаешь, он убивает ради пищи?
— Ты об этом знаешь столько же, сколько и я. А может быть, и больше. Мы не знаем, почему это существо убивает. Единственный очевидный ответ — восстановить свое существование. Даже организм с нулевой энтропией нуждается в этом.
Он задумчиво смотрел на голубые вспышки в своей машине и думал о чем-то. Задумался он не надолго — на несколько минут.
Я смотрел, как черная молния пробила голубую завесу, и черное облако вплыло в лабораторию. Но трещина в стене быстро залечилась, и облако мгновенно рассеялось.
Белем повернул ручку прибора, сдвигая две линзы.
— Вполне возможно, что мы уже никогда не узнаем ничего о некроне, — сказал он. — Мы не сможем выстоять. Командование принял здесь Военный Совет.
— А не Пайтнер?
— Он входит в Совет. Он уже трижды голосовал против уничтожения планеты. Он не хочет уничтожать нас — уничтожать тебя.
— Это очень любезно с его стороны. Особенно после того, как он пытался убить меня в Подземелье.
— Парализовать, — поправил меня Белем.
Снова тишина. Белем работал, а я смотрел.
— А что произошло бы, если бы у нас была возможность создать такой же кусок мрамора? — спросил я немного погодя.
— Два куска, оба отрицательно заряженные, отталкивали бы друг друга. К несчастью, у нас нет ни времени, ни оборудования, чтобы создать второй кусок.
— Но вам достаточно расколоть этот пополам, — сказал я. — Тогда они просто вытолкнут друг друга за пределы галактики. Верно?
— Неверно. А кроме того, это невозможно. Так что нет смысла говорить об этом. При расколе разрушается и Электронная матрица, целое никогда не бывает больше суммы составляющих его. И сумма составляющих всегда равна целому.
— Значит ты никогда не слышал о Банахе и Тарски, — сказал я.
— О ком?
— Однажды я писал очерк об их работе. Меня очень заинтересовали их расчеты. Парадокс Банаха-Тарски — так он называется — это метод разделения твердого тела на части и затем соединения в целое, но с другим объемом.
— Я должен вспомнить об этом, — сказал Белем. — Ведь я прочел всю твою память. Это чисто теоретическая разработка, да? — он обыскал мою память, и я чувствовал себя, как пациент перед врачом.
— Да, теоретическая, — сказал я. — Однако кто-то сумел се решить практически. Только я не помню подробностей.
— Нет, помнишь. Ты просто не можешь найти их у себя в памяти, — сказал Белем, глядя на меня. — Ты просто не властен над своей памятью. Но информация где-то хранится. Очевидно, я недостаточно хорошо изучил содержание твоей памяти. Ты помнишь имя — Робинсон?
— Н-нет.
На лице у него было все то же спокойное выражение, но я чувствовал, как возбуждение его возрастает.
— Кортленд, — сказал он. — Я снова хочу войти в твой разум. Я думаю…
20. Последняя защита
Очевидно, он думал, что я буду возражать, хотя для него это не имело значения. Я видел, как его глаза расширились, глядя прямо, в мои глаза. Но вот их фокус изменился. Теперь они смотрели куда-то внутрь, за мои глаза.
Я видел, как тело его остается неподвижным, но лицо застыло, потеряло всякое выражение.
И вот он снова заговорил со мной, но голос его звучал в моем мозгу.
— Помни, все здесь, в твоей памяти. Правильно подобранная ассоциация — и все всплывет. Подсознание не забывает ничего. Робинсон, Калифорнийский университет…
— Калифорния… — подумал я, и что-то щелкнуло, переключилось. Я увидел перед собой раскрытую страницу — страницу, которую я читал тысячу лет назад. Печать была четкой, и я хорошо разбирал слова.
“Профессор Рафаэль М.Робинсон из Калифорнийского университета показал, что можно разделить твердую сферу на пять частей, из которых можно сложить две сферы, каждая из которых равна по объему исходной сфере. Одна сфера формируется из двух частей, а вторая из трех.
Иными словами, сумма объемов пяти частей равна объему исходной сферы и равна сумме объемов двух сфер, то есть вдвое большему объему”.
И это все. Для Белема этого было, конечно, недостаточно. Я чувствовал, как он нетерпеливо обшаривает мой мозг, в поисках, но он не мог найти там того, чего там не было. Вскоре он покинул мой мозг, металлическая фигура зашевелилась. Белем повернулся и, молча, пошел к столу, где начал что-то рисовать.
Когда я задал ему несколько вопросов, он рассеянно послал меня к черту.
Так это началось. Бесполезно спрашивать меня, как это кончилось — я не понимаю. Смешно претендовать на то, что я хоть что-нибудь понимаю в этом, хотя все происходило у меня на глазах.
Не легко. Не быстро. Это заняло так много времени, что чуть не стало бесполезным, ведь штурм продолжался.
Я еще мог следить за первыми стадиями эксперимента Белема. Он забросил свою работу с линзами и полностью переключился на парадокс Банаха-Тарски. Я наблюдал, как он формирует сферы, грани, но затем у меня заболела голова от этого.
