Александр Беляев - Мир приключений, 1983
— Мне часто задают этот вопрос, — устало сказал Бурьян, — и я всегда отвечаю: не жаль ни наград, ни поклонников. То, что можно было сделать в спорте, я сделал, а для себя я его не бросал и не брошу…
Вагин прищурился не без усмешки:
— Подымаете дома гири и бегаете трусцой?
— Смешного здесь мало, — совсем уже нехотя произнес Бурьян. — Я знаю много видов спорта до самбо включительно и всегда могу найти молодежь для работы в спортивных кружках. Где бы я ни работал, везде так было. И всюду находится театр или клуб и желающие работать. Особенно в школах…
— Едва ли у вас теперь найдется для этого время, — сомневаясь, покачал головой областной прокурор.
— Для здорового человека пяти-шести часов сна совершенно достаточно.
— Бывают и бессонные ночи.
— У неврастеников.
— Я имею в виду профессию. Если вам, скажем, надо приготовить к утру текст обвинительной речи?
— Таких случаев не должно быть. Если знаешь дело, у тебя заранее должны быть все заметки по пунктам обвинения. Лично я никогда не выступаю по бумажке. Речь в суде — это ведь не доклад на собрании.
Однако Вагин продолжал нажимать:
— Бывает и так, что опытный защитник, а у нас оба опытные, вдруг да и подбросит несколько козырей, видоизменяющих картину судебного процесса?
— Согласен, бывает. Но если этих «козырей» нет в следственном деле, суд вернет его на доследование и обвинительную речь придется вообще переделывать.
— Не мне учить вас, как работать и жить, — сдался Вагин.
За открытым окном на улице раздались три автомобильных гудка.
— Это Костров приехал за мной после инспекции. Выйдем вместе. Я вас представлю.
Костров уже ждал у открытой двери машины. В свои шестьдесят он отлично выглядел, и Бурьян сразу оценил это. Высокий, плотный, хорошо скроенный, он в легкой ситцевой косоворотке походил на колхозника, отдыхавшего после работы. У него не было ни лысины, ни седины, последняя только чуть заметно змеилась вдоль пересекавшего голову шрама — пуля или нож? — отчего волосы приходилось старательно и часто зачесывать назад.
— Ну вот и заехал, как обещал, — сказал он засиявшему Вагину. — А это твой сменщик, что ли? — Костров кивнул на стоявшего позади Бурьяна.
Тот представился.
— Армянин или молдаванин?
— Чистейший русак, — улыбнулся Бурьян, — а фамилия, вероятно, от древнего прозвища.
— Хороший юрист, — поспешил заверить Вагин. — Уверен, что не ошиблись в выборе. Советник юстиции, как и я.
— Поживем — увидим, — подумав, сказал Костров и вдруг спросил: — Дело Глебовского сразу в суд передашь?
— Я ничего не делаю сразу, — не торопясь проговорил Бурьян. — Сначала придется серьезно просмотреть весь следственный материал. Мне кажется, что следствие велось слишком поспешно.
Вагин промолчал, не сказав ничего ни «за», ни «против»: новый, мол, прокурор, это его и забота.
— Уголовный розыск просил ускорить расследование, а следователь был уже тяжело болен. Возраст плюс предынфарктное состояние. — Костров задумался и, помолчав, добавил: — Я давно знаю Глебовского. Вместе воевали, буквально рядом, бок о бок работаем и на гражданке. Может быть, он и виноват, может, он и меня обманывает, и все-таки я уверен, что тот Глебовский, которого я знаю, сам пришел бы ко мне и положил на стол свой партийный билет. Я виделся с ним в КПЗ, и он мне сказал: «Все материалы следствия не вызывают никаких возражений, но я скажу тебе честно: стрелял не я, а кто — не знаю. Мотив убийства был у меня одного».
Вагин молчал.
5
— Скольких мы потеряли, капитан, при переходе через болото?
— Не так уж много. Шестерых.
— Значит, сейчас у нас двадцать два человека.
— Пробьемся.
— Ты оптимист, политрук. Километры и километры. А гестаповцы нас крепко зажали.
— Поглядим, посмотрим.
Глебовский отодвинул керосиновую лампу в землянке и чуть убавил фитиль: керосину жалко. Потом оба, согнувшись, выбрались из землянки.
Моросил мелкий сентябрьский дождь. По туши ночного неба над лесистым болотом разливались багровые языки пламени. Горели взорванные под городом бензобаки.
— Работа Потемченко, — усмехнулся Костров.
— А наши взорвали понтонный мост через болото. Пусть теперь попробуют сунуться.
Вернулись в землянку. Оба были почти одногодками, конца двадцатых годов рождения. В партизаны их привело окружение, а когда началось наше контрнаступление на смоленском направлении, по решению белорусского партизанского штаба их бригаду разделили на несколько небольших отрядов, чтобы рассредоточить удары по железным дорогам, ведущим к Смоленску. Глебовский был командиром отряда, Костров политруком.
— А что с двумя приблудными будем делать? — спросил Костров.
— Проверим и решим.
— Нет у нас времени на проверку, капитан. То, что можно проверить, проверено. Оба первогодки. Фролов втихаря отсиживался писцом в городской управе, помогал с фальшивыми документами нашим подпольщикам в городе. Об этом он принес нам записку от самого Чубаря. Пишет, что Фролов, мол, засыпался и вот-вот будет схвачен гестаповцами. А Мухин был в отряде Потемченко, но с Потемченко связи нет, проверить не сможем.
— Тогда расстреляем.
— Расстрелять просто. Лишнего бойца жаль.
— Может оказаться предателем, специально засланным к нам в отряд.
— Не исключено.
— Тогда разбуди обоих. Я на них посмотрю.
Через две-три минуты Фролов и Мухин были в землянке. Глебовский молча оглядел их, потом сказал:
— Фролов останется, а тебя, Мухин, в расход.
Мухин, молодой черноватый парень, спросил:
— За что? Я же был в отряде Потемченко.
— Мы не можем этого проверить.
— Прикажите радисту. Пусть свяжется с Потемченко. Проще простого.
— Нет связи. Рация вышла из строя. Мухин пожал плечами без особого страха.
— Тогда расстреливайте. От немцев вырвался, а свои, оказывается, не лучше.
— Не стреляйте его, — вмешался Фролов. — Он вместе с вашими ребятами понтонный мост на болоте взрывал.
Глебовский задумался.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Чем до войны занимался?.
— Тракторист в колхозе. Кончил техникум.
— Что делал после оккупации?
— Сразу в партизаны подался. Из колхозных ребят, что в нашу армию не взяли, многие со мной в лес ушли.
— Почему же не взяли в армию?
— Говорят: плоскостопие.
— Потемченко лично знаешь?
— Еще бы!
— Опиши.
— Рослый, как вы. Рыжий. На ногах валенки с калошами. Мерзнут ноги, говорит, даже осенью.
