Александр Усовский - Эра негодяев
— Мне пора. Я и так еле выпросила пять минут свидания, а уже просидела пятнадцать. Ты мне что-нибудь хочешь на прощание сказать?
— Да. Конечно. Сейчас. — Он провел ладонями по лицу, выдохнул, мотнул головой: — Герди, мы сможем видеться? В ближайшее время?
— Саша, я не хотела тебе говорить, но… Я работаю в контрразведке, в ведомстве федерального канцлера. Только поэтому мне удалось уговорить здешних чинов спецслужб дать мне пять минут для твоего допроса. Прости меня…
— Глупости. Ладно, ты где в Берлине живешь?
Она вскинула на него удивленные глаза.
— А…. Зачем тебе?
— Ну надо, раз спрашиваю!
— Я тебе сейчас на фотографии напишу. Но отдай ее адвокату, не держи у себя! Я тебя очень прошу!
— Пиши, не боись.
Она лихорадочно вытащила фотографию из портмоне, схватила первое, что попалось под руку — карандаш для век, кажется; ему в этих женских прибамбасах никогда не удавалось разобраться — и на обратной стороне фотографии написала адрес. И вдруг замешкалась.
— А… Саша, ты понимаешь, что делаешь?
— Герди, у нас осталось пару секунд времени. Поэтому подумай не спеша, вдумчиво и серьезно. Я задам тебе вопрос. И хочу получить на него четкий, ясный, недвусмысленный ответ. Ты готова?
— Я? Да…. То есть, нет…. Задавай, задавай!
— Ты хочешь быть со мной? Всю оставшуюся жизнь? Прожить со мной все, что нам осталось, в горе и в радости, вместе — до самого конца?
Застыла в недоумении. В глазах — искры, как будто обухом по голове приложились. Ну, давай, думай быстрее! Решай! Ну же!
— Да! — выдохнула отчаянно. Молодец!
— Все, отлично. Жди меня в ближайшее время! Я буду где-то к шести, сиди в это время дома.
— К шести вечера? Или… Саша, что ты несёшь? У тебя суд в августе, а потом…
— А потом — суп с котом! Все, иди, и не забудь, что я тебе сказал!
В дверях замаячил какой-то незнакомый дядька, нетерпеливо тыкая в циферблат своих часов. Герди оглянулась, ойкнула, а затем, встав с кровати, сказала виновато:
— Все, Саша, время. Прощай.
Я тебе покажу 'прощай!' Ишь, взяли моду!
— До свидания. И не забудь то, что я тебе только что сказал. В шесть!
Дверь закрылась, в палате воцарилась тишина. Как будто ничего и не было… Одиссей взял в руки фотографию, еще раз посмотрел на сына. В груди разливалось какое-то неведомое тепло, сладко заныло под ложечкой. Пожизненное? Десять лет? Они что, смеются над ним? Нет, ребята-демократы, никаких астрономических сроков! Он и так, по всем расчетам, лишних дней десять здесь уже чалиться. Какая тюрьма? У ребенка должен быть отец! Чему хорошему русского парня обучит немецкий отчим? Да ничему!
Не-е-е, ребята, так дело не пойдёт. Ему надо в Берлин, решить кое-какие мелкие вопросы, и, взяв жену и сына — домой. С ума они, что ли, сошли — сажать его за колючую проволоку? С такими делами не то, что Шиофок — тут и Сегед никак не пляшет. Ему надо к сыну!
***Ференц Молнар, осторожно поддерживая фрау Шуман за локоть, спускался вместе с ней по ступеням здания следственного изолятора, частью которого была тюремная больница, сгорая от любопытства. Его спутница как-то необычно дрожала, все время оборачивалась — и, наконец, когда они уже подошли к машине, господин старший советник не выдержал:
— Юля, может быть, вы расскажете мне, кто для вас этот человек? Согласитесь, я приложил некоторые усилия, чтобы ваша сегодняшняя встреча состоялась…
Фрау Шуман обернулась к нему, и так радостно улыбнулась, что господин Молнар даже слегка опешил.
— Да, Ференц, расскажу. Это самый лучший человек на земле, и я люблю его больше жизни. Надеюсь, вам этого достаточно?
Старший советник недоумённо пожал плечами.
— Хм… В иных условиях я бы этим и удовлетворился. Но, может быть, вы забыли, что этот человек обвиняется в террористическом акте, и, кроме того…
Фрау Шуман его торопливо перебила:
— Нет, Ференц, я все это помню. Более того, я очень надеюсь, что вы предпримете все возможное, чтобы этот человек получил минимально возможное наказание, а если случится чудо, и вы поможете каким-нибудь его друзьям организовать его… исчезновение из этой мерзкой дыры, то я буду вам признательна вечно. Вечно, Ференц!
Мда-а-а, дела… Девушка явно не в себе.
— Юля, но откуда вы знаете этого… Леваневского?
Фрау Шуман опять улыбнулась.
— Мне кажется, я знала его всю жизнь, с тех пор, как себя помню. Когда мы с девочками играли в невесту — я воображала его своим женихом. Когда, чуть повзрослев, мы вырезали из журналов фото киноартистов — я рисовала его, и он был мне милее и Гойко Митича, и Вячеслава Тихонова. И когда однажды, уже будучи студенткой пятого курса, на перерыве между парами я случайно столкнулась с ним на лестнице главного корпуса БГУ — я поняла, что ждала его всю жизнь. Вот так, Ференц! Мы поедем?
— А? Да, конечно. Садитесь!
Они выехали на Хунгария керут, и, влившись в поток машин, в этот солнечный майский день заполонивших все будапештские улицы, с черепашьей скоростью поползли в сторону Варошлигета.
— У вас самолет только вечером, посему я взял на себя наглость предложить вам немного погулять по парку. — Ференц с легкой тревогой ожидал, что ответит его гостья.
— Ах, Ференц, как вы замечательно все придумали! Парк! А там мороженое продают?
— Ну конечно, конечно. Там можно пообедать, и вообще — сегодня суббота, выходной. Сколько можно работать?
— Ференц, я не буду выглядеть невежей, если немного помолчу и подумаю? Сегодня столько всего произошло…
— Я с удовольствием помолчу с вами в унисон.
Оставшиеся до парка двадцать минут дороги каждый из них думал о чем-то о своем. Старший советник Молнар не мог знать, о чем думает его гостья, но сам пребывал в думах, весьма далеких от умиротворенных. Хм, однако… Что происходит с этим миром? Высокопоставленная сотрудница германской контрразведки мчится в Будапешт для того, чтобы пять минут пробыть в обществе страшного убийцы и террориста — и, выйдя из его палаты, признается ему в том, что безумно любит этого террориста! Мир, вне всяких сомнений, сошел с ума. Всерьез и надолго.
Мало того. Эта особа предлагает ему, старшему советнику Ференцу Молнару — причем предлагает прямым текстом! — участвовать в организации бегства этого террориста. Немыслимо!
Хотя, собственно, почему немыслимо? Террорист этот никакого ущерба Венгрии — если не считать десятка выбоин на взлетной полосе аэропорта — не причинил, венгерских граждан не убивал. Вообще, строго рассуждая, он является комбатантом и должен иметь статус военнопленного, а вовсе не террориста. В конце концов, американцы в данную минуту ведут войну против его братьев. То, что он посчитал нужным добровольно встать в строй, взять в руки оружие и сражаться за своих единоверцев — ничего, кроме уважения, вызвать не может. Тем более — весьма благородно выглядит его решение отомстить за друга, это вообще — достойно восхищения. Как будто вернулись героические времена Миклоша Юришича и Яноша Хуньяди! Однако и рассуждения у старшего советника Службы национальной безопасности! — поймал себя на крамоле Ференц Молнар.
