Константин Мзареулов - Звёздный лабиринт – 2
– Как понимать эту публикацию? Неужели таким оригинальным образом ваши комиссары дают понять фюреру, что Красная Армия готова присоединиться к вермахту в битве против англичан?
– Мне трудно оценивать такие сложные политические процессы, – уклончиво ответил Михаил. – Но ваша мысль кажется похожей на правду.
– Можно ли надеяться, что Молотов передаст подобные предложения, когда приедет в Берлин на переговоры с фюрером?
– Простите, меня не посвятили в эти планы. – Михаил с печальным видом склонил голову. – Мое дело – писать романы, но такого сюжета мне пока не заказывали.
– Я все понял. Большевики используют вас втемную. Пожав плечами, Каростин взялся за бифштекс. Ромпе сочувственно сказал, что понимает, как трудно жить талантливому писателю, которому не доверяют важной информации. Затем открыто предложил сотрудничать: служба СД готова передавать Михаилу определенные сведения, но ему придется, в виде ответной любезности, оставлять в условленном месте письменные отчеты. Михаил немного поломался, потом принялся торговаться.
Сговорились на сумме в три тысячи долларов плюс триста рублей за каждый оставленный в тайнике отчет. В портфель «завербованного» конструктора перекочевала пачка купюр, шифроблокнот и план парка в Сокольниках, где находился тайник. Шифр и схема должны были привести в экстаз московских контразведчиков – в этом Михаил не сомневался.
Неторопливо шагая под усилившимся дождем, Каростин мысленно посмеивался: немцы работали безалаберно ко купились на дешевую легенду…
К назначенному часу таксомотор высадил его возле дверей журнальной редакции. Джон, поджидавший гостей в вестибюле, тактично предупредил:
– Все уже собрались. Только… Из Калифорнии приехал Боб Хейнлейн.
– Кто это? Не помню такого.
– Он – наш ровесник, хотя печататься начал совсем недавно. Боб очень талантлив, настоящий генератор идей. Беда в том, что он не слишком любит коммунистов.
– Не привыкать, – отмахнулся Каростин. – К тому же я – беспартийный.
Пошли.
В редакционной комнате сидели на стульях, столах и даже на подоконнике шесть человек. Самым старшим из них оказался сорокачетырехлетний Билл Дженкинс, писавший под псевдонимом Мюррей Лейнстер. Михаил искренне признался, что с огромным удовольствием читал его «Проксиму Центавра» – роман о полете к ближайшей звезде, где земным космоплавателям пришлось выдержать сражение с цивилизацией разумных растений. В ответ Билл – Мюррей, наговорив комплиментов каростинским романам «Снегопады Венеры» и «Тайна звездного дредноута», протянул обе эти книги, выпущенные в мягких обложках нью-йоркским издательством
«Популярная библиотека». Михаил не сразу понял, в чем дело, и американец пояснил, что хотел бы получить автограф русского классика.
Не успел он написать какой-то банальный текст и поставить росчерк, как со всех сторон потянулись руки, сжимавшие такие же покетбуки. Михаил расписывался, благодарил за добрые слова и пытался запомнить незнакомые фамилии начинающих писателей: Саймак, Ван-Вогт, Азимов, де Камп. Несмотря на тревогу редактора,
Хейнлейн держался вполне миролюбиво и даже подарил свежий номер «Астаундинга», в котором была напечатана его повесть «Взрыв всегда возможен».
Потом началось обсуждение каростинского творчества – настолько бурное, что
Михаил вынужден был то и дело останавливать говорившего и просить произнести ту же фразу помедленнее. Когда очередной коллега назвал гостя основателем литературы о космических войнах, Каростин пошутил:
– Теперь я понимаю, почему Док Смит не пришел… Все засмеялись. Эдвард
Смит имел научную степень доктора философии, за что и получил среди писателей-фантастов прозвище Док. Какое-то время он пытался доказать, что его многотомные опусы о Линзменах и звездолете «Космический Жаворонок» заложили фундамент нового течения фантастики – «космической оперы». Так, по аналогии с ковбойскими «мыльными операми», называли романы, посвященные битвам звездных флотов. Однако было очевидно, что такое направление литературы открыли советские авторы: Николай Муханов с его трилогией «Пылающие бездны» и Михаил Каростин, создавший многотомную эпопею «Революция в эфире».
Лейнстер произнес небольшую речь, сказав, что в начале нашего века фантастика имела всего два течения: изложение научных и политических идей без грамотной литературной обработки, как это делали Жюль Верн и Герберт Уэллс, а на противоположном фланге – приключенческие боевики в стиле Бэрроуза и того же Дока
Смита. Лейнстер заявил, что настоящая литературная фантастика началась с произведений Каростина, Беляева, Кэмпбелла и Хейнлейна. Это было очень приятно, и Михаил выступил с ответным словом.
– В основе произведения должна лежать яркая, интересная и, главное, новая научно-фантастическая идея, – говорил он. – Задача настоящего писателя – найти такую идею и тщательно обработать ее методами художественного творчества. На фоне фантастической посылки становится интереснее сюжет, наливаются жизнью образы персонажей. Современность дарит писателям уникальный шанс, потому что мы живем в эпоху величайших и удивительных открытий во всех областях науки и техники. Жюль Верн строил увлекательные сюжеты, исходя из примитивных законов механики. Что он использовал? Он использовал усовершенствованную подводную лодку и пушки, выстреливающие ядро с первой космической скоростью. Всего-навсего!
Попробуем же вообразить, как обогатят наш жанр последние изобретения и открытия…
На одном дыхании Михаил перечислил реактивную авиацию, деление атомного ядра, вычисляющие электромеханические машины, генетическую структуру жизни, теорию относительности. Вспомнил и самое свежее чудо физики – сферу Шварцшильда, из которой не способен вырваться даже стремительный луч света. Коллеги дружно загалдели. Началось обычное для компании литераторов явление – на ходу сочинялись десятки фабул, в основе которых лежали названные Каростиным машины и природные феномены. Самые интересные задумки выдавал Хейнлейн.
В общей суматохе совсем молодой, лет двадцати, паренек оттащил прославленного русского мэтра к окну и трепетно преподнес «Astounding» со своим рассказом «Strange Playfellow». Михаил перевел название как «Чокнутый друг детства», а юный автор пояснил, что в этом произведении речь идет о роботе-няньке по имени Робби. Кроме того, мальчишка торопливо пересказал историю своей семьи: он родился в местечке Петровичи под Смоленском, а вскоре после
Гражданской войны его родители перебрались за океан. Затем он очень робко осведомился:
