Роберт Шекли - В темном-темном космосе (сборник)
– Привет, – прошептала жена.
Он наблюдал, затаив дыхание. И ненавидел себя за то, что не будит ее.
По ее телу прошла легкая дрожь.
– Мне нравится, – сказала Фэй. – Так приятно.
Она задвигалась, словно откликаясь на ласки кого-то невидимого. У Дональдсона желудок сжался в ноющий комок. Вдруг ослабли колени, и пришлось опереться на стену.
Он беспомощно смотрел.
На лице его жены отражалось вожделение; казалось, оно заполнило спящую целиком.
– Ты чудо, – проговорила она. – Ты просто невероятный. Ни одна женщина не устоит перед таким мужчиной. Только не прекращай…
Дональдсона затошнило, желудок будто пролез в горло. Пальцы его крупных рук корчились и сплетались в змеиный клубок. Он все смотрел, привалясь к стене, как любовник-фантом, соблазнитель из сна, ласкает его жену.
А она отвечала на ласки, и до того реалистично – невозможно было поверить, что любовника рядом нет. На прошлой неделе Дональдсон дотронулся до Фэй, допустив ужасную мысль о проникшем в их спальню невидимке. Однако это была лишь чудовищной силы греза, которая врывалась в подсознание женщины, едва предатель-сон открывал дверку.
– До чего же ты хорош! – восхищалась жена. – Мой идеал!
– Проснись, дрянь! – Дональдсон влепил ей пощечину.
– Нет! – закричала она. – Только не сейчас, умоляю!..
Глаза распахнулись, и она уставилась на мужа. Села, энергично потерла щеку.
– Мне бы кофе, – произнесла Фэй.
– А больше ты ничего не хочешь сказать? – прорычал он. – Опять то же самое? Трижды на этой неделе, трижды на той. А ведь обещала, что не повторится.
– Я правда была уверена, что не повторится. Прости, Уолт. Мне так жаль.
Но чуткому уху Дональдсона послышалось в ее голосе не раскаяние, а досада. Фэй разбудили в момент наивысшего блаженства.
«Злится на меня, – подумал он. – Да и как она может не злиться?»
– Неплохо было в этот раз? – спросил Дональдсон, не узнавая собственного голоса.
– Прекрати.
– Нет, ты скажи. Я ведь кое-что видел, и тебе это известно. Мне надо знать все. Сегодня дружок тебя не разочаровал? Конечно нет, такого просто не может быть. Он с каждым разом все лучше. Жалко, что не могу свечку ему подержать. Или могу?
– Уолтер, иди к черту! – вскричала жена. – Так говоришь, будто он настоящий, а это всего лишь сон! Я понимаю, тебе неприятно, даже противно, правда, понимаю. И не обижаюсь. Но ты не должен забывать: это только сон. Ведь на самом деле ничего не было.
– Да неужели? – сощурился Дональдсон.
Глядя ему в глаза, Фэй помассировала щеку.
– Когда это все начиналось, я поверил, что на самом деле ничего нет. Помнишь, как тебе в первый раз приснилось? Мы тогда вместе посмеялись.
– А что тебе мешает посмеяться сейчас? – широко зевнув, спросила жена.
– Да вот не хочется почему-то. Может, потому что ты, Фэй, изменяешь мне.
– Спятил?
– Это я-то спятил? Давай-ка поразмыслим логически. Ты ведь помнишь, что он делал с тобой? Ничего не забыла?
– Ну…
– Фэй, ты же признала две недели назад, что запомнила сны до последней секунды. Каждое касание, каждое слово…
– Зря я тебе сказала тогда, – насупилась она. – И вообще, это ложная память.
– Нет никакой ложной памяти. – Дональдсон снова принялся мерить шагами комнату; желудок болел ужасно. – Память – это сценарий, создаваемый мозгом: с актерами, ролями и чувствами. Сама по себе она реальна. А какие действия ее стимулируют, не имеет значения.
– Это действительность не имеет значения? – спросила Фэй. – Не имеет значения то, что я всегда была абсолютно верна тебе, абсолютно честна с тобой? Уолт, в чем ты меня обвиняешь? Я ничего плохого не сделала.
– Не сделала физически, – потер глаза Дональдсон. – Странно, я привык считать, что важнее всего физические действия. Оказывается, это не так. Они и правда не играют никакой роли. Соприкосновение плоти с плотью – вот что значимо. И не надо улыбаться, Фэй, я говорю совершенно серьезно.
– Прости. – У нее опять слипались глаза.
– Давай представим два куска плоти, трущиеся друг о друга в вакууме. Оба не имеют личности; их деятельность абсолютно бессмысленна. Что здесь значимо, а что нет? Значимы мысли, чувства, мотивы, а наиболее значима память обо всем этом.
– Чепуху городишь. – У Фэй опустилась голова.
– Я много думал, – сказал жене Дональдсон, – и теперь знаю, что прав. Физическое действие может быть кратковременным, не дольше секунды, и не оставляющим видимых следов. Но оно сохраняется в памяти, и в памяти оно живет, возрождаясь снова и снова. В памяти ты была мне верна и в памяти же отдавалась чужим рукам, чужим губам, делая это добровольно и даже с радостью. Ты в самом деле веришь, что не изменяла мне, – вот чего я не в состоянии вынести.
– Я тебе изменяла? – с закрытыми глазами проговорила жена. – Только в дурацком сне.
– Не спать! – воскликнул Дональдсон. – Фэй, пойми наконец, я не знаю, как нам быть дальше. Это вовсе не пустяки. Когда я тебя разбудил, ты меня на секунду возненавидела. Ведь было?
– Конечно нет.
– Было. Он гораздо лучше, чем я. И ты меня ненавидела тогда, скажи честно.
– Нет!
– Говори правду!
– Да, ненавидела! Он великолепен! И я в восторге от каждой секунды! Все запомнила, до последней мелочи! И еще хочу! А ты никак не можешь мне помешать, потому что это всего лишь сон!
– Спасибо, – тяжело вздохнул Дональдсон.
Он прекратил расхаживать по спальне и остановился перед женой, еще ниже опустив широкие плечи.
– Я это не всерьез, – сказала Фэй.
– Еще как всерьез.
– Да ладно… Просто ляпнула, чтобы тебя позлить, а то учинил допрос… Уолт, милый, обещаю, все пройдет. Я буду ходить к психотерапевту, я… – Говоря, Фэй клонилась к подушке. – Ох, до чего же устала. Завтра запишусь к врачу, Уолт. Завтра мы все исправим…
– Завтра будет поздно, – мягко произнес Дональдсон. – Фэй, я не хочу тебя терять, поверь, но для меня это слишком… Фэй? Фэй?
Она опять уснула. И через секунду муж услышал ее шепот:
– Ты вернулся… Да, это был просто кошмар… но теперь мы снова вдвоем. Давай…
И опять улыбка появилась на лице Фэй – та самая, что превращала ее в чужую женщину.
Секунду Дональдсон глядел на стиснутые кулаки, потом разжал их. Он был абсолютно беспомощен.
Осторожно погасив лампы, улегся в постель. Жена, на ее половине, дышала часто и страстно. В темной комнате Дональдсон чувствовал, как она отзывается на прикосновения своего незримого, неосязаемого любовника.
– Других таких на целом свете нет, – шептала Фэй. – Ты единственный…
Дональдсон накрыл голову подушкой, прижал ее изо всех сил, отгородился от звуков. Но как избавиться от мыслей? Все же к нему в конце концов пришел сон.
Подушка соскользнула, на сведенные судорогой лицевые мышцы лег нежный свет луны. Рядом зашуршал шелк. Прекрасная незнакомка в прозрачнейшем пеньюаре медленно вытянулась на постели:
– Мистер Дональдсон, вы само совершенство.
С его лица быстро сходила мина страшного напряжения. Сонными, вялыми руками он привлек женщину к себе.
На своей половине кровати Фэй счастливо улыбалась. Дональдсон рядом был расслаблен, умиротворен.
В комнату лился лунный свет.
– Милая, – сказал Дональдсон.
– Милый, – сказала миссис Дональдсон.
Машина желаний
Механик Отто Гилгорич шесть лет проработал в мастерской в восточной части Нью-Йорка и дело свое знал превосходно. Это был мужчина лет сорока, огромный, молчаливый, сдержанный и вечно угрюмый. Такие всю жизнь служат в одной компании, слывут ее душой и неизменно снимают шляпу в присутствии шефа, ибо в них все еще живет учтивость и скромность, присущая жителям глубинки и совершенно не свойственная современному американскому работнику.
По крайней мере, так считал владелец мастерской, чьи чувства к подчиненным отдаленно напоминали отеческие.
Но в один из дождливых осенних дней босс пережил настоящее потрясение: Гилгорич, не снимая шляпы, вошел в цех и без видимой на то причины высказал шефу в лицо все, что он о нем думает. При этом слово «кровосос» было самым невинным из оскорблений. Затем, пронзив взглядом бригадира, Гилгорич высказал сомнение насчет его законнорожденности, сплюнул на пол и, не попросив расчета, навсегда покинул мастерскую.
Остаток дня шеф и бригадир обсуждали случившееся так, словно стали свидетелями некоего феномена вроде ходячих гор, летающих свиней, говорящих булыжников или чего-то подобного. Позже они пришли к выводу, что Отто Гилгорич лишился рассудка – внезапно и бесповоротно.
Покинув мастерскую, Отто Гилгорич с мрачным видом отправился к себе на квартиру, которую делил с Ричардом Денке. Казалось, город Нью-Йорк вообще не работает, а наслаждается жизнью: ходит в кино, театры, на концерты. Мужчины вели прекрасных дам на коктейльные вечеринки. Люди спешили в книжные или музыкальные магазины, покупали дорогую одежду, машины, украшения – в общем, делали все то, что положено богачам, которым не надо трудиться.
