Дмитрий Биленкин - Фантастика, 1966 год. Выпуск 3
Вот с какими чувствами начинал я этот эксперимент, закончившийся так печально.
Вот описание того, чем закончился этот эксперимент. Лень и ни к чему пересказывать всю последовательную цепь мелких событий, которые постепенно вызывали у меня в душе чувство нудной настороженности и желания отказаться вовсе от этой затеи. Я не мог отказаться, если не хотел унизить в своем лице весь человеческий род.
Все, что нужно, вы поймете из дальнейшего, поэтому перехожу сразу к тому, что случилось после эксперимента, опуская несущественное.
Когда все закончилось и мы обалдело смотрели друг на друга, как люди, подглядевшие случайно сквозь замочную скважину нечто неприличное, мы не сразу могли заговорить.
Наконец, он прервал молчание.
— Это ты был?
Мы уже давно были на «ты».
— Я.
— А это был ты? — спросил я.
— Я.
— Не густо, — сказал я. — И не очень интересно.
— Да.
Было слышно, как снег царапается в окно.
— Я не могу себя считать плохим человеком, — сказал я.
— Я тоже, — сказал он.
— Мало ли какие следы выбора и отброшенных желаний может вызвать встречная энцефалограмма. Ни один эксперимент не защищен от влияния экспериментатора. Нельзя строить новый дом в белых перчатках. Для того чтобы два мозга, две личности достигли понимания, нужна терпимость. В прошлом есть не только вина, в прошлом есть беда. Нельзя жить без доверия к будущему. Нельзя ждать, пока все станут ангелами, чтобы начать хорошо жить. Главное — это чистить в своей душе авгиевы конюшни.
Он нервно засмеялся.
— Тебе не кажется, что речь здесь идет о чем-то большем, чем достижение взаимопонимания? — спросил он.
— Больше здесь ничего нет. Не так мало, а? — сказал я. Что ты имеешь в виду?
— Милочка моя, — сказал он, — речь идет о власти над миром. Вот так-так…
— Тю-ю… — сказал я, а больше ничего не мог сказать.
Он подумал.
— Я всегда знал, что ты в общем недалекий человек, сказал он.
— Я тоже, — сказал я. — Но меня это устраивает. А как ты себе представляешь власть над миром и что вообще это означает?.. И вообще на кой черт она нам нужна?
— Ладно, последний раз тебе предлагаю, — сказал он.
— Что предлагаешь? Власть над миром?
— Да.
Тут я засмеялся.
— Весь мир, да? И чтобы у нас над ним власть?.. Ну ладно, давай. Как ты себе это представляешь?
Он задумчиво почесал нос.
— Записывать то, что есть в нас, неинтересно, — сказал он. — Тут ты прав. Мы не дети. Накопился всякий мусор обид и прочего в том же роде. Интересно будущее. А это надо вообразить. Если записать то, что я воображаю… или ты, — добавил он, подумав, — свои идеалы… как, например, я свое представляю хорошую жизнь… на самом деле… то есть все потаенные желания, все вожделения, вообще все — понимаешь?
— Ну-ну… — жадно сказал я. — Продолжай.
— А-а, — протянул он, — и тебя заело?
— Заело, — сказал я.
— Так вот. Можно будет навязать свой вариант жизни всему остальному человечеству… Больше того… Заставить его хотеть жить как мне угодно. Им будет казаться, что это добровольно.
— Ну-ну…
— Что — «ну-ну»?
— А как ты это сделаешь?
— Чепуха, — сказал он. — Запускаем несколько спутников и с них ретранслируем поле на весь земной шарик.
Он так и сказал: «шарик». А я вспомнил, как мы два часа шли до бензоколонки по хрустящему снегу и какая была огромная земля на закате, а ведь всего было шесть километров.
И казалось, что земля плоская, как до Магеллана, и как это было приятно.
— Представляю, — сказал я.
— Да, — сказал он. — Вот так.
И отошел к окну.
А за окном под снежком бежали люди. Власть-то была у них. А теперь, стало быть, власть будет у нас. Я никогда не задумывался над тем, люблю ли я людей. Не то чтобы кого-нибудь отдельно, а всех скопом. А сейчас вдруг понял: люблю.
Я теперь могу сделать так, чтобы они все ко мне хорошо относились. Я теперь буду встречать одни улыбки, и все меня будут любить, прямо-таки обожать, и будут счастливы оттого, что любят меня больше всех. Я тогда и работать, наверно, перестану, а буду только ходить по гостям, сопьюсь, наверно, а?
— Чудовищно, — сказал я.
— Почему? — сказал он. — Им же будет казаться, что это добровольно… А раз добровольно, следовательно, и они будут счастливы… Знаешь что?..
— Что?
— Можно будет даже не запускать спутников, а воспользоваться уже летающими… Их сейчас до черта летает… На первый случай… А потом они сами будут их запускать, добровольно. Представляешь?
— Нет, — сказал я.
— Какого черта?! Ты смеешься надо мной? Скажи прямо?
— Нет, — сказал я. — Просто не представляю, какие такие у тебя идеалы, чтобы из-за них стоило хлопотать.
— А ты вполне счастлив? — спросил он.
— А как же насчет взаимопонимания всех? — спросил я.
— Значит, нет. А хочешь счастья?
— Каждый хочет.
— Можешь попробовать.
— То есть?
— Сейчас, — сказал он.
Мне это не приходило в голову.
— А кто будет пробовать? — спросил я.
— Да… это вопрос… Тот, кто попробует первый, заставит другого… ну и так далее…
— Чушь какая, — сказал я. — Ну, бросим жребий.
— Нет… — сказал он. — Жребию я бы не подчинился… Это дело слепое.
Я подумал: куда девалась его робость, его вежливость, его почтительность? Ведь когда он появился, у него вид был такой: ешь меня с маслом, и все тут, благоговею, и все дела.
Посмотрели бы на него сейчас те, которые верили в его ангельские качества.
— Тогда не знаю, — сказал я.
Он весь дрожал. Рот у него всегда был маленький и женственный. Теперь он его стиснул так, что рот у него стал похож на куриную задницу.
— Есть способ, — сказал он.
— Какой?
— Борьба.
— Ты способен на то, чтобы драться со мной? — спросил я с интересом.
— Да. — Он вытащил пистолет и направил на меня. «Интересно, откуда у него оружие?» — подумал я. Он почти касался панели с пусковыми кнопками.
— Болван ты, — сказал я. — Отойди от панели. Хочешь пробовать, пробуй на мне, черт с тобой.
— Ты правду говоришь? — , спросил он и взвел курок. Я же могу проверить.
— Проверяй, пожалуйста, — я пожал плечами.
Соображать надо было быстро. Но на улице был снежок и шли люди. Теплые, мягкие парни, девушки. И все со своими собственными желаниями. Я как подумал, что этот поденки; может сделать с девушками… Или со старухами. Он всегда не любил старух. Он же их просто уничтожит. Когда старушка одна идет по улице, мне плакать хочется. Я маму вспоминаю.
— Не трусь, — сказал он голосом сильного человека. — Я тебя не трону. Ты правда согласен?
