Сергей Кузнецов - Полигон
— Жаль, что я не могу туда вернуться и проверить, — сказал я. — Есть замечательный анекдот, воспоминание о котором не дает мне покоя в течение всей беседы… Я бы даже назвал его притчей. Однажды слепой и одноглазый собрались к девчонкам. «Я поведу тебя», — сказал одноглазый. «Но как же я узнаю, что мы пришли?» — спросил слепой. «А я громко скажу: ну, вот мы и пришли!» Договорившись так, они двинулись в путь. Но по дороге одноглазый наткнулся здоровым глазом на сук — и лишился зрения. От отчаяния и боли он завопил: «Ну вот, б…. пришли!!!» Тогда слепой оттолкнул его, вышел вперед, раскинул руки и закричал: «Здравствуйте, девочки!»
Повисла гнетущая тишина. Потом Сотников спросил:
— Это ты к чему?
Я повернулся к ним.
— Вы перестарались, господа, — сказал я. — Если на минуту допустить, что все произошедшее со мной не более, чем тест… Словом, вы создали его не абсолютно, а чересчур реальным. В этом все дело. И сейчас… Я не верю, что все закончилось.
Я вернулся за стол и сел. Некоторое время мы тяжело молчали.
Я спросил:
— Могу я увидеть машину? Этот ваш тренажер «Полигон»?
— Запрещено, — ответил Сотников. — Даже при условии подписания договора.
— Так я и думал, — поднявшись, я пошел к двери. — Последний вопрос, — сказал я уже у выхода. — Кто еще, кроме меня, проходил тест по форме «ноль»? «Travel-war»?
Прошла вечность, прежде чем Сотников решил ответить. Наверное, он чувствовал, что я знаю ответ.
— Никто, Артем. Ты первый.
По интонации и его глазам я понял, что он не лжет.
— С наступающим, шеф, — сказал я и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Когда спустя шесть дней я не вышел на работу, Сотников позвонил мне домой.
— Почему тебя нет? — спросил он. — Заболел?
— Взял больничный, — сказал я. — В последний день перед выходом простыл под дождем… Отлеживаюсь.
Он покряхтел в трубку.
— Все упорствуешь?
— Плохо слышно, — сказал я. — Линия барахлит.
И повесил трубку.
У Димки заканчивались каникулы, Ольга работала. Они оба очень тревожились на мой счет, еще бы: целыми днями муж и отец лежит в постели, уставясь в одну точку, отвечает односложно. При этом — никаких видимых симптомов болезни…
А я… Я обдумывал свое решение.
Никакого врача я, конечно, не вызывал и два дня спустя после звонка шефа приехал в банк.
— Разрешите?
Виктор Владимирович сидел за столом и что-то быстро писал. Меня волной накрыло дежа-вю: такой душной и страшной, что я покачнулся.
Он отложил ручку и сделал радушный приглашающий жест:
— Заходи! Как ты? Поправился?
Я подошел к его столу, вынул из папки заявление и положил его на стол перед Папой. Он секунду в потрясении смотрел на бумагу и выдохнул:
— Ну дурак…
— Что-то новое в вашем лексиконе, — сказал я насмешливо.
— Ты хоть представляешь, что творишь?! — с еле сдерживаемой яростью прошипел он. — Ты хоть представляешь, какие перспективы и блага тебя ожидали?! Как ты меня перед правлением этой своей писулькой подставляешь?! Ну-ка, забирай немедленно! Извинись — и забудем!
— Восемь дней, — сказал я, глядя ему в глаза. — Я обдумывал этот шаг восемь дней. Каждый час, каждую минуту…
— Идиот!!! — заорал он, перестав себя контролировать, вскакивая и багровея. — Сейчас, когда все трудное позади!!! Ты об этом пожалеешь!!!
— Я тебе не кролик, — сказал я, наклоняясь к нему. — И не мышь. Надо мной поставили эксперимент. На мне обкатали эту вашу хрень… Аппаратура не была проверена. Могло случиться все, что угодно. Ты видел — у меня чуть не «снесло крышу»! Да что там… У меня ее почти снесло.
Меня переполняла ненависть к этому холеному ублюдку… Но я сдержался.
У самой двери я обернулся. Его красное лицо было яростным… и жалким. Он уже думал о том, как станет оправдываться перед правлением. Он уже дрожал за свою шкуру.
— Тебе никто, — отчетливо сказал я, — не давал права распоряжаться судьбами людей. Ни тебе, ни тем толстосумам, которые над тобой. Которые дают добро на бесчеловечные эксперименты. Надо мной поставили эксперимент, не спросив моего согласия… А я этого не люблю.
Эпилог
— Знаешь, ты заканчивай на меня так смотреть, — сказал Вася. — Меня это беспокоит. Хочешь спросить о чем-то — спроси. А смотреть не надо. Я начинаю подозревать, что ты… того…
— Извини. — Я в четвертый раз дал себе команду расслабиться и постараться забыть.
Но забыть было трудно.
Я сказал Ольге, что увольняюсь из банка. Она отреагировала довольно сдержанно, хотя и видел, что в душе она пережила бурю эмоций. «Надеюсь, ты все взвесил и постараешься не совершить ошибки, — сказала она. — Я тебе доверяю. Я на твоей стороне. Мы союзники». О причинах ухода с работы она не спрашивала, да я никогда бы и не рассказал. И дело не в Договоре. Рассказать — означает снова пережить. А я не хотел.
Каждое утро я начинал с того, что убеждал себя: все случившееся не более, чем тест. И никак не мог убедить себя в этом.
Я позвонил Гансу в Москву и сказал, что остался без работы. Почему именно ему? Наверное, интуитивно. «Приезжай, — сказал он, — поговорим».
На другой день мы нос к носу столкнулись на улице с Васей Бухло, разговорились — он обмолвился, что едет в Москву по делам. Возьмешь меня? — спросил я его. О чем разговор, ответил он, конечно…
О журналисте Алексее Мочильском я осторожно поинтересовался сразу, как только мы отъехали от моего дома. С озадаченным видом он пожал плечами. «Первый раз слышу…» В его тоне мне послышалась фальшь, но вопросов я больше не задавал и только посматривал, проверяя: настоящий ли это Алибабаич, или фантом, призрак… Выглядел настоящим.
— Я пробуду в Москве три дня, — сказал Вася, когда мы остановились у дома на улице Бориса Галушкина, где жил Ганс. — Звони мне на мобилу, я тебя заберу…
Владик Гансовский имел редкое отчество Эдмундович, от которого очень страдал в юные годы. Как только не дразнили его недоброжелатели (да и мы, грешные — за глаза): и «Эдмундохович», и «Мудыч»… В семнадцать лет он сбежал в. Москву, окончил авиационный, защитил кандидатскую (умница! светлая голова!), несколько последних лет, как мне было известно, работал над докторской… Правда, занятиям наукой всегда стойко мешает бизнес, и Владик — не исключение. Он — вице-президент успешной авиакомпании «Русь», имеющей внушительный парк воздушных машин и много лет сотрудничающей с международным аэропортом Домодедово.
— Пойдешь ко мне на безопасность? — спросил Ганс. — Ну, по первости чемодан денег не обещаю, но «полторашку» положу. Для Москвы нормально, жить можно. Квартиру, пока не оперишься, отдам родительскую, тут недалеко, на Ракетном. Маленькая, конечно, халупа-распашонка, но двушка. Денег за нее брать не буду. Может, кое-что захочешь привести в ней в порядок… Тём, это пока единственное, что могу предложить «навскидку»… Поработаешь, осмотришься… Не понравится — вернешься. Понравится — перевезешь своих. Место перспективное и хлебное. Будешь работать — будешь зарабатывать. Так сейчас везде. Нашему начальнику эс-бэ нужен толковый зам.
