Мэри Расселл - Птица малая
Д. У. отмахнулся:
– О дьявольщина, нет. Конечно нет. Я доверяю вашему суждению. Вы, Энн, намного ближе к нему, чем когда-либо был я.
Он посмотрел на Энн, чтоб увидеть, приняла ли она это, затем потер воспаленные, налитые кровью глаза, выделявшиеся на его бледном скособоченном лице, и сказал:
– Ладно. Я не против. Он идет первым. При условии, что выход не покажется опасным! Мы может спуститься туда и решить, что это чертовски опасно для любого.
– Ох, Д. У! Мой дорогой человек! – воскликнула Энн. – Да если вы хотя бы подумаете не выпускать нас из катера, я прогрызу дыру в этом самолете. Только попробуйте меня остановить!
Д. У. рассмеялся, и она решила обойтись без объятий, но протянула ему руку. К полному изумлению Энн, он взял ее кисть, поднес к своим губам и поцеловал, не спуская с нее косого взгляда.
– Спокойной ночи, госпожа Эдвардc, – сказал Д. У., галантный настолько, насколько можно быть, несмотря на свитер и парение в невесомости. – Спите хорошо, слышите?
В эту ночь все они, каждый по-своему, готовились как к смерти, так и к некоему воскрешению. Одни исповедовались, другие занимались любовью, кто-то спал, измотанный, и во сне видел своих детских друзей или давно забытых дедушек и бабушек. Все они, каждый по-своему, пытались прогнать страх и привести себя в согласие со своей жизнью до этой ночи и с тем, что могло случиться завтра.
Для многих настал кульминационный момент, который оправдывал решение, сколь бы мучительным ни был путь к нему. Для Софии Мендес это был способ примириться с тем, о чем даже сейчас она могла думать лишь как о «днях до Жобера». Для Джимми Квинна – окончание переживаний по поводу того, что он был не прав, оставив свою мать, и прав, когда решил жить собственной жизнью.
Для Марка Робичокса и Алана Пейса тут было ощущение, что они прожили свои жизни правильно, и уверенность, что их творчество Господь признает молитвой, коей они всегда считали свою работу, и надежда, что Он позволит им служить Ему сейчас.
Для Энн и Джорджа Эдвардсов, для Д. У. Ярбро и Эмилио Сандоса экспедиция была важной потому, что придала смысл всей их прежней жизни: случайным поступкам, решениям, спонтанным или тщательно продуманным, принятым в самые разные моменты, но в конце концов приведшим их в новый неизвестный мир.
Я совершил бы все это снова, думал каждый.
И когда пришло время, каждый из них ощутил спокойное одобрение этого примирения с собой – даже когда грохот, жар и тряска возросли до ужасающей силы, когда казалось все менее и менее вероятным, что самолет не рассыплется на куски, и все более и более возможным, что они сгорят заживо в атмосфере планеты, имени которой они не знали. Я там, где хотел быть, думал каждый. И благодарен, что я здесь. Каждый по-своему, все они вверяли себя Божьей воле и верили: что бы ни случилось сейчас, это должно произойти. И все они возлюбили Господа – по крайней мере, на эти минуты.
Но Эмилио Сандос возлюбил Его сильнее всех и, избавляясь от страха и сомнений, воздел к Нему руки, пока остальные цеплялись за рычаги, за ремни, за подлокотники или за руки других. И когда отупляющий рев моторов уменьшился, а затем оборвался в тишину, почти столь же оглушающую, казалось лишь естественным, что Эмилио двинулся к воздушному шлюзу и, открыв люк, один шагнул наружу, в солнечный свет звезд, которых он не замечал, пока был на Земле, и наполнил свои легкие ароматами неизвестных растений и упал на колени, плача от радости, после долгого ухаживания ощутив, как заполнилась пустота, и поверив всем сердцем, что его долгий роман с Богом наконец завершился супружеством.
Те, кто видел его лицо, когда Эмилио рывком поднялся на ноги, смеясь и плача, и повернулся к ним, сияя, широко раскинув руки, осознали, что стали свидетелями возвышения души и что этот момент они будут помнить до конца своих жизней. Каждый из них испытал частицу такого же ошеломляющего ликования, когда они выглянули из катера, и вывалившись из технологической утробы, пошатываясь и моргая, ощутили себя заново рожденными в новый мир.
Даже Энн, здравомыслящая Энн, позволила себе насладиться этим чувством и не стала его принижать, рассуждая вслух, что это, вероятно, обычное облегчение из-за того, что обманули смерть, соединенное с резким падением в мозгу кровяного давления, явившимся следствием отмены Жирного Лица и Цыплячьих Ног. Все они, даже Джордж, со его склонностью к атеизму, ощущали себя исполнителями миссии Провидения.
Дни, последовавшие за высадкой, были наполнены восторгом и весельем. Словно дети, угодившие на экскурсию в Эдем, они придумывали названия всему, что видели. Съешь-меня и елоновые птицы, прыгуны и гуляны, сплошь-черные иезуиты и сплошь-коричневые францисканцы, пенистые и ползуны, шлангоносы и белкохвосты. Зеленые карлики, голубоспины, цветолицыи Ричард Никсон, разгуливавший на четвереньках в поисках пищи. Затем черно-белые доминиканцы – дабы завершить их коллекцию монашеских орденов. И черепашьи деревья, чьи наполненные семенами стручки напоминали панцири черепах; арахисовые кусты, коричневые цветы которых состояли из двух лепестков; ступни младенца с листвой нежной, как лепестки роз; и свинские растения, чьи листья смахивали на уши свиней.
Здесь было все. Воздух, чтобы по нему летать; вода, чтобы плавать в ней; почва, чтобы в нее зарываться; растительность, чтобы ею кормиться и в ней прятаться. Принципы были те же, форма вытекала из функции: тянись к солнечному свету, показывай себя во всей красе, дабы привлечь партнера, разбрасывай множество отпрысков или получше заботься о нескольких, предупреждай хищников яркой расцветкой, что ядовит, или сливайся с фоном, чтобы тебя не нашли. Но от красоты и изобретательности здешних животных захватывало дух, а пышность растительной жизни ошеломляла.
Энн и Марк, чьи глаза вооружало знание эволюции и дарвиновского отбора, были вне себя от восторга, видя все это. С разными интонациями оба раз за разом восклицали: «Боже, это потрясающе!» И когда остальным уже хотелось в изнеможении рухнуть на траву, можно было слышать голос Энн или Марка, звавший негромко, но настойчиво: «Вы должны на это посмотреть! Быстрее, а то он убежит!» – пока все они не пресыщались красотой, новизной, изумлением.
Д. У. направлял посадочный катер со стороны океана и, точно контрабандист, вел его над самым лесом. Обнаружив поляну, он сразу принял решение приземлиться на ней, а не дальше – на равнине, которую выбрал Марк. Окруженные высокими, с массивными стеблями растениями, видимо, местными деревьями, люди чувствовали себя защищенными и неприметными. Если погода была спокойной, они спали возле катера, без оружия, слишком несведущие или доверчивые, чтобы опасаться крупных хищников или агрессивных ядовитых тварей. У них имелись палатки, чтобы укрыться во время внезапных гроз, но все равно они часто промокали. Никого это не волновало. Ночи тут были короткими, а дни такими теплыми, что высыхало все быстро, и путешественники досыпали при солнечных лучах, просачивавшихся сквозь листву, млея в тепле, довольные и ленивые, как псы у костра.
