Николай Греч - Черная женщина
- Но прежде этой истории, - кротко сказал Кемский, - как ты обращался с ними? Как и теперь: недружелюбно, гордо, жестоко! Удивительно ли, что они тебя не любили, повиновались тебе из одной необходимости и при первом случае изъявили радость, что от тебя освободились? Извини мою откровенность, Вышатин! Люди не так худы, как ты воображаешь, и в толпе этих приказных, конечно, найдутся люди истинно благородные, может быть, и герои добродетели. Мы обвиняем их, судим о них по себе, но какие правила внушены нам, и как воспитаны они? Мне кажется, долг наш есть ободрять, облагороживать, возвышать этих людей.
- Ты вечно носишься в своем мечтательном мире, - улыбаясь отвечал Вышатин, - поживи с этими праведниками на земле, так запоешь иную песню. Ну, скажи правду, Андрей Федорович, - примолвил он, обращаясь к Берилову, - горд ли я? Спесив ли я?
- Помилуйте, Владимир Павлович! - сказал Берилов. - Да я просто в вас человека не видал. Ваш камердинер Федька гораздо вас спесивее! - Оба друга рассмеялись, но Вышатин не от чистого сердца: он почувствовал невинную и неумышленную эпиграмму простодушного артиста.
XLIII
Старания и труды князя не имели успеха: дело бедного его офицера длилось и тянулось. Затруднения и хлопоты по имению возрастали ежедневно, и он отказался бы от всего своего имущества, если б оно состояло в движимости или в вещах бездушных, но обязанность доброго помещика, наследовавшего своих крестьян от предков, не дозволяла ему легкомысленно передавать их в другие руки, играть судьбою себе подобных, вверенных ему Провидением. К тому же в главном из имений его, селе Воскресенском, погребены были его отец и мать. Хвалынский писал ему, что отчаивается разделаться со всеми требованиями, которыми обременено имение, советовал продать и наконец, после долговременной переписки, объявил, что есть еще надежда спасти недвижимость, если князь лет на пять откажется от доходов. Князь согласился и на это, решился жить одним своим пенсионом, лишь бы не изменять тому, что почитал своим долгом. Пришлось отпустить экипаж, оставить приятную и удобную квартиру в Большой Морской и переселиться в какое-нибудь предместье.
В одно ясное зимнее утро князь пошел отыскивать себе квартиру: останавливался везде, где видел прибитые к воротам билеты, осматривал, приторговывался, но все, что он видел, казалось ему слишком дорого. Между тем цена, по мере удаления его от центра города, уменьшалась. Он прошел уже далеко в Коломну и, может быть, в двадцатый раз с утра, взобрался на лестницу дома, где был прибит билет с надписью: Здесь отдаютца в наем пакои с кухнию. Дворник показал ему в четвертом ярусе, в конце темного коридора, три комнаты, низкие, грязные, в которых пахло чем-то очень неприятным после прежних жильцов.
- Нет, друг мой, - сказал князь, - эта квартира для меня не годится.
- Так извольте повременить денек, - отвечал дворник, сходя с крыльца, - у нас опростается другая в третьем этаже: та и просторнее и чище. Там живет теперь маляр, да он, вишь, худо платит, так хозяин его сегодня выгоняет. И квартального позвали. Слышите ль, как спорят?
В самом деле раздавался громкий крик разных голосов из-за дверей, с которыми князь поравнялся. Вдруг дверь распахнулась, кто-то выскочил и чуть не сбил его с ног.
- Тише, тише! - сказал князь, останавливая беснующегося, и узнал в нем Берилова. - Помилуйте, это вы, Андрей Федорович!
- Князь! Князь! - закричал Берилов. - Это вы! Сам бог послал вас ко мне. Помогите мне, ради Создателя! Меня губят, режут!
С сими словами схватил он его за руку и втащил в комнату. Столы, стулья, шкафы, посуда, картины, вазы, бюсты, модели были складены в одну кучу посреди комнаты. На ветхой софе сидел какой-то красноносый толстяк с нависшими на глаза бровями, с отвисшею нижнею губою. Подле него стояли полицейский офицер и несколько человек в русских кафтанах.
- Что, бешеный, воротился? - спросил толстяк с улыбкою, в которой соединялись спесь, презрение к человечеству, жестокосердие и глупость. - Полно противиться правительству!
- Спасите меня, князь, от этих душегубцев! - кричал исступленный Берилов. - Они давят, режут меня.
- Скажите мне, в чем дело? - спросил Кемский.
- Дело, сударь, очень простое, - отвечал толстяк холодно. - Андрей Федорович не хочет платить за квартиру, и я принужден был прибегнуть к помощи правительства.
- Не хочет платить? Ах ты разбойник, барышник, то есть лавочник, гнусное, продажное создание! Я не хочу платить! Врешь, жид проклятый! Вот в чем дело, ваше сиятельство! Я нанимаю квартиру у этого варвара по пятнадцати рублей в месяц. Срок прошел тому назад недели три. Я забыл, что наступило первое число, и живу себе да живу. Он - что бы напомнить, так нет. Вдруг сегодня - шасть ко мне Гаврила Григорьевич, то есть наш надзиратель да и с оценщиком. "Ба, ба, ба, Гаврила Григорьевич! Откуда?" - "Со съезжего двора, - отвечал он, - пришел описать ваше имение". - "Мое имение - за что?" - "Вот предписание: вы не платите за квартиру, несмотря ни на какие понуждения". - "Да разве уже наступило 1 ноября?" - "Сегодня 29 ноября". - "Помилуйте, Гаврила Григорьевич! Дайте день сроку". - "Не смею, Андрей Федорович! Частный пристав съест". "Так дайте, я схожу сам к частному приставу". - "Извольте, повременю".
Я - к приставу, а того нет дома. Я опять домой, а хозяин уж нагрянул со всею своею сволочью, то есть с приказчиками, сидельцами, мальчиками. Дураки, невежды, злодеи вздумали оценивать произведения художеств. Вообразите - этот ландшафт, помните, тот, что я написал наобум и который так любила... то есть, вы так любили, оценен в два рубля с полтиною! А сестрица ваша, Алевтина Михайловна, продала его, то есть велела продать на толкучем рынке и взяла четыре рубля. Я купил его за шесть, а Владимир Павлович давал мне шестьсот рублей.
- Он с ума сошел, то есть, его превосходительство.
- Да одна ли только эта картина! Хозяин мой не дурак: начал торговать битыми бутылками да наторговал, то есть наплутовал четыре каменные дома. Хотел взять за бесценок мои картины, а меня выгнать. - Слезы и рыдания прервали речь Берилова.
- Ах ты, маляр поганый! - закричал хозяин. - Как ты смеешь обижать первостатейного...
- Плута! - прервал Берилов.
- Да знаешь ли, что меня чуть в головы не выбрали? Я было уж и комнаты расписал - не тебе чета у меня работали.
- Потише, сударь, - сказал Кемский, - вы вправе требовать своих денег, вправе наложить запрещение на движимость жильца, но это сущий разбой забирать и оценивать имение без самого хозяина. И вы, сударь, господин полицейский офицер, допускаете такое самоуправство?
- Помилуйте, ваше сиятельство! - возопил квартальный. - Мы люди маленькие, нам ли идти против начальства, когда и сам частный пристав не сладит с этими господами обывателями? Мне велено было - и я явился. Плачешь, сударь, иногда, а волю начальства исполняешь.
