Виталий Чернов - Сын Розовой Медведицы. Фантастический роман
Он налил в кружку спирт — себе больше, ей меньше, и разбавил водой. Она же тем временем нарезала мясо и разломила лепешку. Стол был готов — лучший из столов в мире. Их окружали горы, девственные леса, дикие, никем, кроме них да зверей, не хоженные тропы. Вдали ворковала горлица, где-то стучали дятлы, с щебетом низко носились вокруг стрижи и ласточки. И небо было безоблачным, голубовато-прозрачным, как душа у того и другого. Под птичий гомон и выпили, все до дна. На глаза у Дины набежали слезы, и она, раскрыв обожженный спиртом рот, долго махала ладошкой. А Федор Борисович только засмеялся, подхватывая со скатерти дымящийся кусок мяса.
— Закусывай скорее!
И она засмеялась, радостно блестя глазами.
Вот тут-то они и увидели Хуги. Он стоял на чистой и ровной площадке, овалом выступающей за водопадом. Стоял на самом краю обрыва и внимательно смотрел на них.
Федор Борисович повернулся и привстал на колени.
— Ху-ги-и! — позвал он и протянул руку с кусочком мяса.
До мальчика было метров сто. И тот, конечно, не только все видел, но и слышал, как пахнет мясо, как зовет Длиннолицый, может быть, даже соображал, чего от него хотят.
— Попробуй к нему приблизиться, Федя, — шепнула Дина.
И Федор Борисович встал и, не опуская руки, снова произнес его имя. Мальчик не двигался. Возможно, понимал, что недосягаем, и поэтому не боялся; возможно, Федор Борисович вообще не внушал ему страха. Однако, когда расстояние между ними сократилось вдвое, Хуги забеспокоился. В лице, внимательном и сосредоточенном, появилось нервное напряжение. Он как будто решал, уйти или остаться. Федор Борисович остановился.
— Ху-ги! Ху-ги! — ласково повторял он, потом повернулся и неторопливо возвратился к костру: «Хватит. Нельзя так резко ломать психику».
А душа и сердце ликовали. Над мальчиком одержана первая победа. Он явился сам, он уже почти не боится их. Постепенно можно будет приучить Хуги к себе, не подвергая критической ломке его сложившийся уклад быта. И тогда откроется небывалая до этого возможность проследить как бы ускоренные этапы развития человека от первобытного времени до современной эпохи. Мелькнула и другая мысль, дополняющая первую. Мозг дикого ребенка сейчас как бы законсервирован. В нем работают только те центры, которые жизненно важны в данных условиях. Работа этих центров несравненно выше и деятельнее работы подобных центров любого высшего животного, возможно даже, они чувствительнее тех же центров самого человека, который сумел раскрепостить в своем мозгу большую часть мыслящего аппарата, утратив за счет этого не менее важную способность интуитивно ощущать события во времени и расстоянии, как это умеют делать животные. И еще за эти короткие секунды мелькнула мысль: чтобы познать современного человека, надо познать его мозг, но чтобы познать его мозг, надо познать психику дикого человека.
— Ты вернулся, чтобы не испугать Хуги? — тихо спросила Дина.
— Да. Пусть привыкнет. Постарайся не обращать открыто на него внимания и дай мне дневник.
Забыв об ужине, он стал бегло записывать свои мысли. Они могут уйти и не повториться. Такова уж человеческая память. Она умеет прочно и надолго фиксировать вспышки так называемого озарения мысли.
— Ешь, милая, ешь, — говорил Федор Борисович, ведя записи, — и незаметно следи за его поведением.
— Он сейчас смотрит не в нашу сторону, — комментировала Дина. — И на его лице какое-то беспокойство.
— Не иначе кого-то увидел. Продолжай незаметно наблюдать.
Он и сам бегло взглянул на Хуги. Тот действительно смотрел не в их сторону, а на снежный склон гряды, венчающий каменную стену. В лице мальчика была настороженность. Он смотрел на вершину гряды, как будто видел на ней крадущегося к нему врага. Федор Борисович перестал писать и тоже взглянул на вершину. Но в ее каменных складках, хорошо просматриваемых снизу, не было никого, кто бы мог внушать беспокойство.
В это время с пятнадцатиметровой высоты шлепнулся большой кусок спрессованного снега. Дина видела, как Хуги вздрогнул и молниеносно исчез с площадки.
— Испугался, дурачок, — сказала она.
Его не было с полчаса, а потом они услышали крик. Это был его крик, протяжный, таинственный, как крик ночной загадочной птицы. Но в нем на сей раз не было оттенка самоутверждения, а скорее всего это было выражение тревоги.
Федор Борисович схватил винчестер.
— Я пойду! С ним что-то случилось.
Дина удержала:
— Нет, нет! Не ходи, Федя. Может быть, это какой-то опасный зверь.
— Значит, тем более. Кто же ему поможет?
— Не надо, умоляю тебя. Давай подождем. Ты видишь, темнеет.
Но Хуги опять внезапно появился на той же площадке. Они были сбиты с толку. В чем дело? Федор Борисович подбросил в костер дров. Сушняк быстро разгорелся, от него поднялось высокое пламя. Хуги теперь метался из стороны в сторону, словно был не на воле, а в клетке. На фоне темнеющего неба виднелся лишь один его силуэт.
Снова прозвучал тревожный крик.
Что же такое? Может быть, выстрелить вверх? Если где-то залег зверь, то он обязательно испугается выстрела. Но ведь можно напугать и Хуги, более того, совсем отпугнуть.
— Он что-то чувствует, — пробормотал Федор Борисович.
Но вскоре тень на краю обрыва исчезла. Немного погодя послышался звук катящегося с кручи камня, потом глухой стук. А спустя минуту до них снова долетел встревоженный голос Хуги, но уже отдаленный и приглушенный расстоянием. Потом все смолкло. Только время от времени продолжали падать с кручи куски наплывного снега.
Радостное настроение у обоих было испорчено. Приятного ужина тоже не получилось. Федор Борисович пошел к пещере, в которой хранились спальные мешки и продукты. Дина взялась за дневник, чтобы сделать и свои записи.
— Федя, поглядывай вверх, — предупредила она. — А то еще свалится на голову глыба снега.
Но он и сам это видел, что глыба может свалиться, хотя вероятность была ничтожно мала. Вернувшись с спальными мешками, сказал:
— Боюсь, что нам недолго придется спать под открытым небом.
— Почему?
— Да как бы не пошел ночью дождь.
— Откуда ему пойти? Посмотри, небо какое.
— А помнишь, как летали перед вечером ласточки? Над самой землей. Примета верная. Ну да ладно, если будет — тогда убежим в пещеру.
Перекидываясь с Федором Борисовичем словами, Дина продолжала делать записи в дневнике, стараясь охватить все события сегодняшнего дня.
Потом они сели рядышком, обнялись и стали смотреть в костер, постепенно успокаиваясь и чувствуя, как настроение их опять поднимается.
