Чайна Мьевилль - Вокзал потерянных снов
Иногда она останавливала повозку у Слюнного базара и подолгу бродила в тусклом свете его фонарей. Она перебирала вывешенные на продажу льняные платья и жакеты, не обращая внимания на прохожих, с любопытством и неодобрением глазеющих на хепри, приценивающуюся к человеческой одежде.
Лин лавировала между базарными рядами, пока не попадала в район Шек — с обилием извилистых улочек, с беспорядочно понаставленными кирпичными многоэтажками.
То не были трущобы. Здания в Шеке были вполне крепкими и в большинстве своем не поддавались дождю. По сравнению с уродливо раскинувшимся Собачьим болотом, кирпичной трухой Худой стороны и Звонаря, беспросветными лачугами Расплевов Шек был приятным местечком. Хоть жилось там тесновато, да хватало и пьянства, и нищеты, и воровства. Но ведь люди живут и в гораздо худших местах. Здесь обитали торговцы средней руки и рабочие, ежедневно толпами уходившие в доки Эховой трясины и Паутинного дерева, на фабрики Большой петли и деревни Дидакай, больше известной как Дымная излучина.
Лин здесь не была желанной гостьей. Шек граничил с Кинкеном, их отделяла лишь пара небольших скверов. Хепри в Шеке были постоянным напоминанием о том, что Кинкен совсем рядом. Весь день хепри заполоняли улицы Шека, направляясь в Ворон за покупками или проезжая на поезде со стороны вокзала на Затерянной улице. Однако по ночам лишь самые смелые из них гуляли по улицам, становившимся опасными из-за драчливых «Трехперых», боровшихся за «чистоту родного города». Лин старалась к заходу солнца покинуть это место. Благо рядом лежал Кинкен, где она была в безопасности.
В безопасности, но несчастлива.
Лин шла по улицам Кинкена, испытывая отвращение и волнение. Многие годы ее путешествия по этим местам сводились к недолгим вылазкам за красильными ягодами и пастой, а может, она искала здесь особой хеприйской деликатности. Ныне же ее визиты сопровождались воспоминаниями, которые она полагала навсегда изжитыми.
Дома сочились белой слизью домовых червей. Некоторые постройки были полностью покрыты толстым слоем этого вещества: оно простиралось над крышами, связывая различные здания в одно мешковатое застывшее целое. Лин могла заглядывать внутрь через двери и окна. Полы и стены, когда-то созданные человеческими архитекторами, местами были разрушены, и грузные домовые черви беспрепятственно рыли в перекрытиях свои слепые тоннели, выделяя из брюшек цементирующую слизь, легко перебирая щетинистыми лапками, прогрызая себе путь через разрушенные чрева зданий.
Иногда Лин попадались живые образчики, унесенные речными водами с прибрежных ферм и бродившие внутри перекроенных рекой зданий замысловатыми органическими лабиринтами. Большие глупые жуки, крупнее носорогов, послушно шли вслепую, подгоняемые и одергиваемые погонщиками, пробираясь между домами, изменяя очертания комнат, обволакивая стены быстро высыхающей слизью, сглаживая углы, соединяя между собой помещения, здания и улицы тем, что изнутри казалось норами гигантских червей.
Порой Лин садилась в одном из небольших кинкенских садиков. Ей было спокойно среди медленно расцветающих деревьев и снующих соплеменников. Она смотрела на видневшиеся меж деревьями бока и задворки высоких зданий. Однажды она увидела, как в окне, будто случайно пробитом в верхней части обшарпанной бетонной стены, выходящей на задний двор, показалась молодая женщина-человек. Она спокойно глядела на своих хеприйских соседей, а за ее спиной развевалось и хлопало от резкого ветра развешанное на шестах детское белье. «Странный способ растить детей, — подумала Лин, представив себе ребенка, окруженного молчаливыми существами с головами насекомых, — столь же странный, как если бы я оказалась среди водяных». Эта мысль вызвала неприятные воспоминания о детстве.
Конечно же, все путешествие по этим презренным улицам было лишь ностальгической экскурсией в город ее памяти. Она это знала. И скрепя сердце продолжала вспоминать.
Кинкен был первым прибежищем Лин. В тот странный период изоляции, когда она с жаром приветствовала успехи королев криминального мира хепри и бродила изгоем по всем закоулкам города — за исключением, быть может, Салакусских полей, где изгои сами были хозяевами, — она поняла, что ее чувства к Кинкену имеют двоякую природу.
Хепри жили в Нью-Кробюзоне уже почти семь веков, с тех пор как «Страстный богомол» пересек Вздувшийся океан и достиг берегов Беред-Каи-Нев, восточного континента, родины хепри. Несколько торговцев и путешественников навсегда уплыли на нем, чтобы разведать новые края. На протяжении веков эта горстка поселенцев выживала в городе, который стал для них родиной. Здесь не было отдельных сообществ, никаких домовых червей или гетто. Не было до Трагического переселения.
Сто лет назад первые корабли беженцев прибило течением к берегу в Железной бухте. Их огромные механические моторы были ржавыми, неисправными, а паруса порваны. Это были корабли-могильники, набитые полуживыми хепри из Беред-Каи-Нева. Болезнь была настолько свирепа, что пришлось отбросить древние табу, запрещавшие хоронить в воде. Так что на борту оставалось немного трупов, зато там находились тысячи умирающих. Корабли были похожи на переполненные морги.
Причины этой трагедии оставались тайной для нью-кробюзонских властей, не имевших консульских представительств и почти не поддерживавших контактов со Странами Беред-Каи-Нева. Беженцы же о случившемся не рассказывали, на вопросы отвечали уклончиво, а даже если и хотели выразить что-то в рисунках, языковой барьер препятствовал пониманию. Людям удалось лишь узнать, что с жившими на восточном континенте хепри произошло нечто ужасное, пронесся какой-то чудовищный смерч, втянув в свою воронку миллионы, уцелела горстка способных бежать. Хепри окрестили этот небесный апокалипсис Опустошением.
Между прибытием первых кораблей и последнего прошло двадцать пять лет. Говорят, команды тихоходных безмоторных суденышек целиком состояли из хепри, рожденных в море, первые поколения беженцев вымерли за время перехода. Дочери не знали, что заставило матерей бежать, они помнили только, как умирающие сородичи заклинали их держать путь на запад и не поворачивать обратно. Слухи о хеприйских Кораблях милосердия — названных так потому, что они плыли в поисках милосердия, — приходили в Нью-Кробюзон и из других стран восточного побережья континента Рохаги, из Гнурр-Кета, с островов Джесхалл и даже из далекого южного Шарда. Хеприйская диаспора была разрозненной и пребывала в панике.
В некоторых краях беженцев истребили во время ужасных погромов. В других, как и в Нью-Кробюзоне, их принимали, хотя и неохотно, но и без открытой жестокости. Они обосновались, превратились в служащих, налогоплательщиков и преступников и в конце концов оказались загнанными в гетто, иногда подвергаясь нападениям со стороны ксенофобов-фанатиков и головорезов.
